После третьего раздела за панами было признано право требовать от каждой крестьянской души трехдневной отработки, право назначения холопов на работы вне территории поместья, право их продажи, дарения и переселения для несения службы при своем дворе. При этом подавать жалобы на помещика крестьянам запрещалось.
Правительство опиралось на помещиков – шляхтичей, держа их, однако, в страхе, что в случае какого-либо сопротивления оно может напустить на них темную массу литовских крестьян или, что еще хуже, русских холопов. Ведь призрак Колиивщины12 все еще витал в воздухе.
Однако не все польские помещики пользовались в полном объеме правами, предоставленными им в отношении крепостных крестьян. Имелось много славных исключений, но варварство на Польшу с Востока продолжало наступать. В то же время крестьянская неволя имела для России и Польши разное значение. Ведь деспотическое царское правительство расправлялось с крестьянами так же, как и с дворянами, и создало в результате настолько могущественное государство, что никто из чужаков не решался осуждать его по вопросу закрепощения народа.
Польша же, сохранив у себя крепостничество, защитить свое государство не сумела, а за крепостное право на Западе ее осудили. Когда предпринятые поляками в последнюю минуту попытки освободить крестьян потерпели неудачу, а польское государство рухнуло, этими людьми распорядилось иностранное правительство. При этом Россия могла удерживать в крепостной зависимости крестьян еще долго, прежде чем это рабство разрушило и ее.
В отличие от России для польского народа, для его здоровья и силы, для возрождения утраченной государственности первейшим условием стало освобождение крестьянства с тем, чтобы и оно могло начать действовать в интересах этого возрождения, мыслить и чувствовать, как все поляки. Поэтому вокруг этого вопроса и вращалась вся история Польши после ее разделов.
Эту проблему после подавления восстания Костюшко четко обозначил еще в 1795 году один из его участников, огласив свои мысли по-французски, чтобы привлечь помощь Франции. Коротко описав ход последних разделов Польши, он закончил свое послание следующими словами: «Все беды, которые, казалось, выбили Польшу из числа народов, придали ее гражданам достаточный стимул для восстановления былой независимости. Шляхта, обманутая прусским королем, угнетенная и порабощенная Екатериной, брошенная извращенным Станиславом, наконец осознала, что ничто так не способствовало падению Речи Посполитой и унижению нации, как неверие в собственные силы народа. Это осознание причин побудило ее обратиться за поддержкой к другой силе, чтобы поднять родину. Эту силу шляхта нашла в многочисленном классе жителей городов и деревень. Известно, что рабство, в котором держат своих мнимых подданных аристократы, является не чем иным, как ярмом деспотизма. Большинство шляхты непоколебимо убедилось также в том, что не сумеет сохранить собственную личную свободу, не сделав ее общей для всех жителей. Великан аристократии склонился перед величием людей, и привилегии были принесены в жертву неписаным законам человека. Дух свободы объединил сердца, и он стал в Польше творцом многочисленных черт патриотизма и отваги».
Это для революционной Франции написал Францишек Ксаверий Дмоховский, рассматривая ее как естественную союзницу будущей польской республики. Однако большинство шляхтичей после разделов Польши так не думало. За исключением светлой и патриотической, но небольшой части шляхты, все усматривали в стремлении освободить народ «якобинство». В частности, один из лучших галицких патриотов граф Валериан Дзедушицкий в докладной записке императору в 1795 году так защищал польскую шляхту от обвинений в якобинстве:
«Достаточно знать польскую шляхту по описаниям, созданным авторами всех национальностей, чтобы понять, что польский шляхтич, привыкший быть верховным судьей по отношению к своим крестьянам, которых он называет своими подданными, очень далек от того, чтобы уравнять с собой класс этих людей и лишить себя из-за этого права продавать своих крепостных13, считать их переезд из одной деревни в другую без его разрешения незаконным, права пользоваться их трудом, права запрещать холопам перемалывать зерно на чужой мельнице или покупать водку или пиво в чужой корчме. Достаточно видеть, как кланяется своему барину польский крепостной, чтобы окончательно убедиться в том, что польская шляхта весьма далека от принятия французских принципов».