В ходе соответствующих бесед Хейнсиюса и Страффорда с Куракиным русский посол четко заявил, что получил полномочия лишь на то, чтобы на мирной конференции в Брауншвейге вести переговоры о мире совместно с представителями стран-союзников России. Такой упор на совместные действия всей антишведской коалиции противоречил британско-голландскому подходу. Когда же собеседники Куракина поинтересовались, каковы российские условия мира, им было сказано, что сначала Швеция должна проявить готовность к миру. Входить в обсуждение того, удовольствуется ли царь Ингрией и Карелией, посол не пожелал, «понеже оныя есть наследственныя земли короны российской»{64}. Так что никакого продвижения добиться не удалось.
Ситуацию, в которой находился в Гааге Пальмквист, сделало еще более затруднительной новое письмо от его короля. 5 июня Карл XII велел своему посланнику не говорить ничего о всеобъемлющем мирном урегулировании, однако через французского посла намекнуть Куракину, что Швеция хочет сепаратного мира с русскими. Целью было не достигнуть результата, а только посеять беспокойство среди партнеров России по коалиции. Если же русские спросят, какие территории Швеция готова уступить, Пальмквисту следовало пуститься в рассуждения о несправедливой войне, начатой царем против шведов, и большом ущербе, который русские войска нанесли различным шведским провинциям. А прежде чем заявлять что-либо конкретное, посланник обязан был каждый раз запрашивать инструкций у короля. Главной задачей шведов было выиграть время{65}. Но для чего? Швеция в военном отношении становилась все слабее, тогда как силы ее противников, наоборот, росли.
В том же июне 1714 г. Хейнсиюс и Страффорд пришли к выводу, что достаточно уже прощупали дипломатическую почву. Пора было переходить к решительным действиям, тем более что британско-голландское предложение об объявлении перемирия в Северной войне готова была поддержать Франция. Такое заверение, переданное через маркиза де Шатонёфа, явно произвело в Гааге должное впечатление, ведь 25 июня Генеральные штаты постановили вместе с Лондоном и Парижем публично огласить свое предложение о перемирии{66}. Участия Священной Римской империи, по-видимому, больше не требовалось. Оставался трудный, связанный с дипломатическим этикетом, вопрос о том, как передать это предложение представителям воюющих сторон. После нескончаемой дискуссии было решено: от имени троих инициаторов проекта его представит Хейнсиюс, собрав дипломатов у себя дома. Для этого нужно было, однако, согласие Генеральных штатов, так что официальное предложение о перемирии было оглашено лишь 5 июля{67}.
Оно заставило враждующие государства выложить наконец карты на стол. Посланник Швеции выразил готовность принять перемирие — при условии, что оно будет подобающим образом предложено{68}. Что он имел в виду, осталось неясным. Куракин ответил более определенно. Зачем заключать перемирие, если неизвестно даже, какие условия мира выдвигают противники и где состоятся переговоры? Кроме того, князь Борис Иванович выразил сомнения в том, достаточно ли полномочий у его шведского коллеги; этот вопрос, как мы помним, уже циркулировал в правящих кругах в Гааге. В довершение удара русский посол заявил, что на участие французов его государь, вероятно, не согласится, ибо не желал иметь с версальским двором никакого дела. В конце концов никакой официальной реакции от воюющих сторон не последовало. Гаагские разговоры о мире превратились в чисто ритуальный дипломатический менуэт. Все сводилось к тому, что Швеция отвергала перемирие в надежде на лучшие времена, а Россия рассчитывала обгладывать кости шведского льва и дальше. Все исходили из того, что судьбу державы Карла XII решит противоборство российского и шведского флотов. Победа русских позволила бы им или датчанам, или же тем и другим вместе, вторгнуться на территорию собственно Швеции{69}.
НОВЫЙ КОРОЛЬ И СТАРЫЙ ДРАЧУН
Пока в Гааге мучительно ждали ответа от государств-участников войны, 12 августа 1714 г. в Лондоне, в своем Кенсингтонском дворце, скончалась королева Анна, последняя из династии Стюартов на английском троне. На преемника Анны, ганноверского курфюрста Георга, шведы возлагали немалые надежды. Основания к тому давали интересы нового короля в Германии и симпатии к Швеции, которые он до тех пор проявлял. Поскольку к тому же было известно дружеское расположение Георга к Генеральным штатам, шведский посланник в Гааге полагал, что сотрудничество Великобритании и Голландии в Северной Европе станет более интенсивным{70}. Таково же было и мнение Куракина. В письме от 31 августа (11 сентября) к секретарю Посольского приказа А.И. Остерману он советовал «как наискорее с обеими потенциями [державами] морскими трактат коммерции учинить и чрез тот также в альянс с ними оборонительный вступить…»{71} При этом русский посол ссылался на пример Швеции («как Швеция прежде сего учинила»), которая заключила союз с англичанами и голландцами в 1700 г.{72} Если бы России удалось то же самое, возможные антирусские настроения в обеих странах были бы задушены на корню.