Поначалу, однако, в середине августа в дипломатической атмосфере ощущалась напряженность: признает ли Франция безропотно это так называемое «протестантское престолонаследие» по ту сторону Ла-Манша. В Гааге «Высокомочные» на всякий случай показали, что настроены серьезно, проголосовав за выделение более чем полутора миллионов гульденов на военные цели: на снаряжение шеститысячной армии и 24 военных кораблей{73}. Когда же Франция дала понять, что вступлению ганноверского курфюрста на британский трон препятствовать не станет, все быстро успокоилось{74}.
В середине сентября Георг прибыл в Гаагу, откуда собирался переправиться к своим новым подданным. Приехавшие с ним или еще раньше ганноверские советники курфюрста немедленно вступили в контакт со своими коллегами-голландцами. Те не скрывали, как сильно их задело предательство английских тори в 1711 г., когда на завершающем этапе войны за испанское наследство британское правительство, тайно сговорившись с французами, поставило своего голландского союзника в безвыходное положение и фактически навязало ему условия будущего Утрехтского мира. Теперь голландцы заявили ганноверцам, что в Великобритании следует восстановить влияние партии вигов и что британско-голландская дружба должна стать краеугольным камнем внешней политики обеих держав. Благодаря тому, что встречный ветер мешал новому королю отплыть, вынудив его задержаться в Гааге, с ганноверцами удалось все обсудить обстоятельно и все уладить. Результат не замедлил сказаться. В правительстве, которое сформировал Георг I в Лондоне, оказался всего один тори, граф Ноттингем, да и того еще в 1711 г. его партия заклеймила как предателя{75}.
Оставался вопрос, какую позицию займет новый король в делах балтийских. В этом отношении князь Куракин смог вскоре после приезда Георга I в Гаагу успокоить свое петербургское начальство. На аудиенции, которую Георг дал русскому послу, Его Величество отзывался о властителе России в самых теплых и дружественных выражениях. Несколько дней спустя, вечером 20 сентября, первый министр Ганновера Андреас Готтлиб фон Бернсторфф приехал к Куракину домой для беседы{76}. Позднее разговоры Куракина с ганноверцами происходили еще много раз.
Советники Георга главным образом подчеркивали свою заинтересованность в том, чтобы Швеция отказалась от большей части своих владений в Германии, которые затем можно было бы разделить между соседями. В возможных территориальных спорах с Данией — скажем, по поводу герцогств Бремен и Верден — ганноверцы были бы рады рассчитывать на посредничество России{77}. Еще в 1712-м датчане заняли принадлежавшее шведам герцогство Бремен, а батальоны курфюрста Ганноверского под предлогом защиты интересов Швеции вошли на территорию соседнего шведского владения — герцогства Верден, и теперь курфюрст хотел, конечно, закрепить его за собой. Ганноверцы обсуждали с русским послом в Гааге три разных плана установления мира на Балтике. Планы эти различались лишь количеством перьев, которые предстояло обронить шведскому павлину, неизменной же была идея о том, что оккупированную русскими часть Финляндии надлежит вернуть шведам, а Россия получит Ингрию и Карелию.
Аудиенция, которую Георг дал в голландской столице Пальмквисту, прошла не столь идиллически. На заявление посланника Карла XII o существовании casus foederis, т.е. о необходимости привести в действие оборонительный союз, заключенный между Швецией, Голландией и Великобританией в 1700 г., новый британский король отозвался так: шведскому правительству следовало бы в таком случае проявлять склонность к миру. Нельзя же заставлять своих союзников расплачиваться за все. Зашла речь также о жалобах новых подданных Георга на насилия, чинимые над ними в Балтийском море шведскими кораблями. На это Пальмквист мог ответить лишь, что без таких действий шведов русский флот на десять лет раньше обрел бы ту силу, которой обладает ныне{78}. Но в подобную дискуссию король себя вовлечь не дал. Стало ясно, что ждать от новых властей в Лондоне прямого вооруженного вмешательства на Балтике не приходится: там намерены были сначала испробовать дипломатические средства. Так, между голландцами и англичанами бесконечно обсуждалось, надо ли послать от них кого-либо на конференцию в Брауншвейге{79}. Одним словом — новое вино в старые мехи.