Новая столица не вызвала у него восторга. Дороговизна там царила такая, какой он не встречал «во всей Германии». Из-за нехватки средств ему пришлось, по его собственным словам, поселиться в жалком деревянном доме, где были только «две пригодные комнаты». Поэтому дипломат попросил свое начальство избавить его от обязанности устроить в честь своего прибытия банкет{296}. Сам же город, когда армия и флот уходили воевать, напоминал собой пустыню. Динамизм быстро растущей столицы явно не произвел на голландца впечатления. Претила ему и придворная жизнь с ее празднествами и пиршествами. То, что участие в них принимал сам царь, Якоб де Би находил прискорбным и видел причину пошатнувшегося здоровья Петра исключительно в пьянстве и обжорстве{297}.
Есть основания предполагать, что поездка и первые впечатления резидента о Петербурге в значительной мере предопределили его мнение о России и ее властелине. Сложившийся у него негативный образ укрепила история в Гельсингфорсе, где, как сказано выше, русский флот без всякого повода уничтожил пять голландских торговых судов. Впрочем, недовольство 30-летнего дипломата русскими было обоюдным. В Петербурге считали, что Генеральные штаты направили в Россию представителя слишком низкого ранга. При дворе курфюрста Саксонского, который занимал одновременно польский престол, Республику представлял чрезвычайный посланник — и в Петербурге ожидали дипломата по меньшей мере такого же ранга, тем более что у царя в Гааге был чрезвычайный посол, т.е. носитель высшего дипломатического ранга.
Якобу де Би предстояло еще ко многому привыкнуть в практике российской дипломатии. Как бы ни были важны в России высокие сановники, все решения принимал самодержец и никто иной. Собеседники де Би, прежде всего канцлер Головкин и секретарь Посольского приказа Остерман, были не более чем передаточным звеном. Поскольку все передавалось на рассмотрение государя, а государь отнюдь не сидел на месте, то игра с вопросами и ответами могла тянуться до бесконечности. Русский двор, как никакой другой, владел искусством затягивания. Типичный пример — все тот же инцидент в Гельсингфорсе. Хотя де Би и сумел после четырех месяцев переговоров добиться признания русскими своей вины в случившемся, конкретные шаги, которые следовали из этого признания, заставят себя ждать более 10 лет. И все это время гельсингфорсское дело будет отравлять отношения между двумя странами. Царь мог себе позволить даже после столь серьезного инцидента годами игнорировать требования голландцев. «Высокомочные» в Гааге протестовали, посылали своему дипломату поручение за поручением, но прибегать к более сильным мерам воздействия не хотели, да и не имели возможности.
Больше всего де Би должен был заниматься проблемами голландских купцов в России{298}. Естественно, они испытывали большие трудности из-за российской бюрократии, которая замедляла любое дело. Бюрократизм был неотъемлемой частью общей системы управления в стране, где никто, кроме первого лица, не смел брать на себя ответственность ни за какое решение. Доказательств сознательной обструкции со стороны российских властей по отношению к голландским купцам у нас нет, однако то, что Петербургу отдавалось предпочтение за счет Архангельска, открыто и явно наносило голландской торговле в России ущерб, ухудшая конкурентные позиции подданных Республики. Впрочем, желание царя ослабить зависимость своей державы от одного торгового партнера и усилить конкуренцию между купцами из разных стран, было не менее понятным и логичным. Поднять Россию на уровень развития Запада, не впадая в слишком большую зависимость от него, — такова была политическая программа Петра{299}. Его покровительство собственной, российской промышленности и торговле предполагало повышение ввозных пошлин на многие импортные товары, а именно это в глазах голландского дипломата означало подрывать свободу торговли{300}.
В отдельных случаях ему удавалось добиться приемлемого для тех или иных его соотечественников решения, но структурные проблемы в торговых связях Голландии с Россией продолжали существовать. В этих условиях де Би неоднократно получал из Гааги прямое поручение сделать возможным торговый договор между двумя странами. Договор служил бы юридической основой голландской коммерции в России, что позволило бы легче решать повседневные вопросы, осложнявшие там жизнь подданным Республики. Кроме того, договор помог бы избегать произвольных мер, таких как одностороннее повышение русскими пошлин.