Однако «Высокомочные» хотели де Вилде и никого другого. В июле 1719 г. самодержец уступил — Куракину было приказано уведомить голландцев, что де Вилде принять готовы. Хотя большими способностями новый резидент не отличается, рассуждал царь в письме к своему послу в Гаагу от 28 июля, но все же не будет «таким преступником и бездельником, как де Би, который ничего, кроме дурного, не писал и одну лишь ненависть и рознь пытался вызвать между нами и [Генеральными] штатами»{447}. Впрочем, дело затянется, и в Петербург Виллем де Вилде прибудет только 21 июля 1720-го{448}.
За всем этим — как и в отношениях со Швецией — стояла проблема свободы голландской торговли на Балтике. Еще в начале 1718 г. Куракин напрямик заявил великому пенсионарию Хейнсиюсу, что возможное торговое соглашение между Республикой и Швецией должно распространяться на порты, захваченные у шведов русскими. Шведам надлежит гарантировать свободное плавание голландских торговых судов и в такие порты, как Ревель и Рига. Хейнсиюс, секретарь Генеральных штатов Фагел и иные высокопоставленные лица в Гааге с этим согласились. Лишь пенсионарий Амстердама Бёйс возразил, указав на то, что у Республики с Россией союза нет, а со Швецией есть. Аргумент был явно притянутым за уши (голландско-шведский договор 1700 г. давно утратил силу), но русского посла он глубоко возмутил. Бёйс, вероятно, имел в виду, что трудно будет убедить шведский двор примириться с тем, чему он годами противился, а именно со свободным плаванием торговых судов в потерянные шведами портовые города. Куракин же, со своей стороны, пригрозил, что, если в договор Гааги со Стокгольмом не включат порты, захваченные у шведов русскими, Его Царское Величество будет вынужден приказать своему флоту задерживать идущие в Швецию голландские торговые суда{449}. И в течение всего 1718 г. эта позиция России заметных изменений не претерпела.
Понятно, что Куракин пристально следил за переговорами, которые вели в Стокгольме резидент Рюмпф и де Би. К концу мая 1719 г. им удалось добиться от шведского правительства согласия на то, чтобы голландские купцы могли свободно действовать во всем балтийском регионе. Теперь предстояло получить такие же гарантии от российских властей. Трудность заключалась в том, что в Петербурге у Республики в тот момент не было представителя, а в Гааге князь Куракин, который фактически руководил всей русской дипломатией в Западной Европе, часто отсутствовал. Это сильно осложняло дипломатические контакты между двумя странами. Так, в середине июня 1719 г., когда Амстердам охватила паника при известии о том, что в Ревеле русские приковали цепью к пристани около 40 голландских кораблей{450}, представители амстердамского купечества отправились в Гаагу подавать русскому послу протест, Куракин же не придал их демаршу особого значения и даже уехал на один из немецких курортов, чтобы избежать официальных объяснений с великим пенсионарием.
В дипломатических кругах оживленно обсуждалось, не связано ли такое поведение русских с делом де Би и не следует ли видеть во всем происходящем средство давления на голландцев, дабы побудить их отозвать де Би из Стокгольма{451}. Генеральные штаты мудро решили не вдаваться в подобные спекуляции, а прямо взять быка за рога. В своей резолюции от 1 июля «Высокомочные» сослались на заявление Куракина от 8 августа 1718 г. насчет того, что царь не станет ограничивать свободу торговли на Балтике, если и шведский монарх будет вести себя так же{452}. Теперь же, когда королева Ульрика в конце мая 1719 г. согласилась снять все ограничения для голландских купцов на Балтике, властитель России поступает наоборот! Вернувшись в Гаагу, Куракин резко возразил тамошним политикам. Шведские уступки, подчеркнул он, сделаны только для виду и, едва Швеция наберется сил, будут отменены. Захваты судов шведскими каперами возобновятся. Секретарь шведской миссии Прейс оспаривал эти утверждения: русские, мол, судят о других по себе{453}.
Положение с балтийской торговлей голландцев оставалось летом 1719-го мучительно трудным. Да, правительство Швеции отныне готово было допустить неограниченную свободу торгового плавания, но Стокгольму и его окрестностям, самому сердцу королевства, постоянно угрожали морские и сухопутные силы русских. Что толку было в уступках шведского двора, если военное преобладание в регионе перешло к России, настроенной по отношению к Республике недружелюбно? Естественно, вновь пошли разговоры о том, чтобы послать в Балтийское море голландскую эскадру. Амстердам эту идею поддерживал, однако обсуждать ее открыто считал опасным. С появлением на Балтике военных кораблей Голландии поведение русских могло бы стать еще более враждебным. К тому же ни денег, ни времени для активных действий уже не было.