Причины того, почему этого не произошло, понятны, но тем не менее это, бесспорно, упущенный шанс. Назначив в Россию посла или хотя бы посланника, Республика показала бы себя там в лучшем свете и с успехом сыграла бы на имперской гордости властителя огромной державы-победительницы. Ведь Петр делал все возможное, чтобы с ним всерьез считались на международно-политической сцене. То, что господа депутаты в Гааге этого не поняли и не придали этому значения, можно рассматривать как капитальную психологическую ошибку.
Неготовность Генеральных штатов признать без промедления императорский титул Петра была ошибкой не меньшей и вызвала в Петербурге крайнее недовольство. В царской канцелярии резиденту де Вилде предъявили дипломатические послания из Голландии, в которых уже в 1614 г., после восшествия на престол династии Романовых, русский государь был назван императором!{477} Теперь же, более ста лет спустя, упрямство и формализм официальной Гааги были политически совершенно неправильным сигналом. Голландцам ничего бы не стоило — ни в переносном смысле, ни в буквальном — быстро направить Петру поздравления и тем сразу же добиться его расположения. Но все произошло наоборот: скупость и негибкость гаагских политиков помешали развитию по-настоящему теплых взаимоотношений. Лишь в середине августа следующего года де Вилде в обращении к Петру впервые назвал его императором{478} — после того, как это уже сделало пол-Европы.
Нельзя сказать, что голландцы не подталкивали своего резидента к активным действиям. В отличие от общей внешней политики государства, которую во многом определял великий пенсионарий, политика в области внешней торговли сводилась к реакциям на ту или иную вдруг возникшую ситуацию. К тому же в Республике просто не было центральной инстанции, которая могла бы воплощать коммерческие устремления отдельных городов в единый и последовательный политический курс, как это умели делать, скажем, в Швеции, где благодаря деятельности коммерц-коллегии не было такой дистанции между индивидуальными пожеланиями купцов и политикой правительства. Разумеется, и в Гааге хорошо понимали значение торговли с Россией, но нет сомнений, что именно под нажимом Амстердама резиденту де Вилде уже 22 декабря 1721 г., спустя всего три месяца после окончания войны, приказали обратиться к русским с просьбой возобновить подготовку торгового договора{479}. В ту зиму, однако, в Петербурге никто этим заниматься не хотел. Сплошной чередой шли празднества, маскарады, фейерверки и иные зрелища. Даже привычный к таким вещам организм Петра не выдержал — в середине февраля 1722-го царь отбыл на воды в Олонец, где в течение нескольких недель поправлял свое здоровье.
Накануне отъезда он подписал указ о престолонаследии, представив российским самодержцам абсолютное право самим, по собственному усмотрению, выбирать себе преемника{480}. Эта мера должна была отныне удерживать детей и внуков царя «от соблазна Авессаломова греха»: в Библии Авессалом, сын царя Давида, восстал против отца — то был явный намек на трагедию царевича Алексея. Но в указе 1722 г. можно было увидеть и другой намек — на традицию римских императоров усыновлять избранного ими преемника, провозглашая его своим законным сыном. Обращение нового императора к традициям владык Римской империи придавало его державе особый блеск, ставило Россию едва ли не вровень с древним Римом. Высшие сановники Российской империи, включая даже иностранцев, которых Петр хотел сделать частью создаваемой им новой русской элиты, дали присягу на верность новому порядку престолонаследия{481}. Но кто будет его преемником, император, как известно, так и не объявил до самой своей кончины 28 января (8 февраля) 1725 г.
Пока Петр все откладывал и откладывал решение о преемнике, в Западной Европе без конца гадали о том, кто бы мог им стать. Высказывались и снова исчезали различные имена. Так, 21 апреля 1722 г. газета «Амстердамсе Курант» сообщила, будто выбор царя пал на его дальнего родственника по матери из семьи Нарышкиных. Сообщение это было ни на чем не основано, однако заставило русского посла князя Куракина направить Генеральным штатам одну за другой две гневных ноты протеста с требованием призвать издателя газеты к порядку. Сохраняя неопределенность вокруг вопроса о преемнике, Петр сам внес элемент неясности и нестабильности в отношения своей страны с Западом в тот момент, когда в силу возросшего могущества России она все больше привлекала к себе внимание. Царь настойчиво стремился к тому, чтобы на международной арене его воспринимали всерьез, однако указ о престолонаследии приводил к результату, скорее, противоположному.