Важно и то, что созданная Петром элита была далеко не едина. Представители старой знати, такие как князья Долгорукий и Голицын, открыто ссорились с новыми выдвиженцами типа Меншикова и Шафирова. Все обвиняли друг друга в казнокрадстве, взяточничестве и иных преступлениях против государства. Шафиров, вице-президент Коллегии иностранных дел, едва уживался с ее президентом графом Головкиным и стал жертвой этой атмосферы интриг и взаимных обвинений. Возвратившись в декабре 1722 г. из Астрахани, Петр велел особой комиссии разобраться в жалобах на вице-канцлера Шафирова. Ему вменяли в вину выдачу денег родным без разрешения Сената, издание распоряжений без ведома императора и сенаторов, присвоение хранившихся у него огромных сумм денег, принадлежавших казненному князю Гагарину{494}. Сочтя обвинения доказанными, Шафирова приговорили к смертной казни (1723). Он уже положил голову на плаху, когда вперед выступил кабинет-секретарь царя Макаров и объявил о замене казни ссылкой в Сибирь. По пути туда Шафиров получил разрешение остановиться в Нижнем Новгороде и жить там под стражей{495}. После смерти царя его помилуют, и позднее он вновь станет сенатором.
Эта история произвела на окружение Петра сильное впечатление и заставила их быть осторожнее, прекратить распри и усерднее выполнять волю самодержца. Падение Шафирова, к которому сходились все нити внешней политики страны, имело серьезные последствия и для дипломатии. Отныне все дела в Коллегии иностранных дел решались еще медленнее и еще неохотнее. Примечательно, что старый приятель государя Меншиков, награбивший казенных средств больше, чем кто-либо другой, отделался лишь отставкой с поста президента Военной коллегии, что только подчеркнуло произвол царя в борьбе со злоупотреблениями.
Когда в Петербурге узнали, что царь возвращается из Астрахани в Москву, де Вилде приказал своему секретарю, находившемуся в те месяцы в Москве, прямо попросить Его Величество ответить на посланные ему голландцем различные «мемории»{496}. Но ничего из этого не вышло — празднества полностью оттеснили государственные дела. 29 декабря 1722 г. Петр и Екатерина торжественно въехали в древнюю столицу. Под бесчисленными триумфальными арками проходила праздничная процессия, в которой несли серебряный ключ, врученный государю в Дербенте при сдаче города{497}. Началась долгая зимняя череда увеселений. Масленичное шествие 1723-го превзошло всё, что москвичи когда-либо видели. Шестидесяти царским саням придали вид кораблей, а на главных санях, представлявших полностью оснащенный фрегат с 32 пушками, за капитана был сам Петр. Была в этом зрелище и голландская нотка: царицу Екатерину, одетую крестьянкой из Фрисландии, сопровождала свита с вымазанными сажей лицами, наподобие африканцев{498}.
Лишь в середине марта императорская чета, проехав меньше чем за год 11 500 км, вернулась наконец в Петербург. Но и тогда государственная машина не заработала еще в полную силу. Царь объявил о своем намерении учредить Академию наук и «созвать для этого тем же летом всякого рода ученых людей из-за границы»{499}, но тем все и кончилось. Ответа на свои послания голландский резидент не получил, а накопившиеся между двумя странами проблемы не решались. Вскоре возникли новые осложнения. Вечером 20 июня 1723 г. де Вилде с несколькими друзьями был в гостях у купца Абрахама ван Лимбюрга. После ужина кто-то из них заиграл на скрипке. Случайно проходившие мимо матросыголландцы пустились в пляс. На шум сбежались ночной сторож и другие слуги генерал-майора А.И. Ушакова — и между голландцами и русскими началась драка, в которой участвовали также камердинер резидента и даже его секретарь. С камердинера сорвали галуны, а секретаря, схватив его за волосы, пинали и били. Самого генерал-майора там не было, но сын его весело подбадривал своих, крича им что-то вроде: «Бей — не жалей, это немцы». Так сообщил на следующий день царю в официальной жалобе де Вилде. Без жертв обошлось только потому, что голландцы убежали. Жена Ушакова, «безумная женщина», как назвал ее в своей жалобе резидент, пальцем не пошевелила, чтобы прекратить драку и ни в чем своим людям не препятствовала{500}.
Ушаков тоже доложил Петру о событиях той ночи. Он все отрицал, и его версия происшедшего была прямо противоположной. Сын его, по словам Ушакова, вообще не присутствовал при драке, а ухудшила дело жена самого де Вилде, ударив ночного сторожа веером по лицу. Похоже, что царю непросто было разобраться в том, кто виноват, ведь даже три с лишним месяца спустя, в начале октября, голландский резидент продолжал требовать удовлетворения{501}.