Реакция Петра была быстрой и безжалостной. Виллему Монсу отрубили голову, а Матрену наказали кнутом и сослали в Сибирь. Екатерина до последнего надеялась спасти своего фаворита, но это ей не удалось. О том, как разгневан был царь поведением жены, говорит написанный им собственноручно указ, запрещавший чиновникам исполнять ее повеления; одновременно ее лишили возможности управлять своими финансами. Так что новый титул Екатерины мало что значил, а дело Монса серьезно испортило ее отношения с мужем. На публике она своих чувств не проявляла, но супруги перестали друг с другом разговаривать и спать вместе.
Дело Монса показало, что самодержец уже не в полной мере контролировал происходившее вокруг него, отчасти и из-за ухудшившегося состояния здоровья. В сентябре 1724 г. приступы мочекаменной болезни усилились, и царь не преминул словами и действием выразить свое недовольство врачами{519}. После очередного посещения минеральных источников в Олонце наступило временное улучшение, однако в январе 1725-го положение стало еще хуже. В ночь на 28 января (8 февраля) Петр в страшных мучениях скончался. Вероятно, со слов лейб-медика голландский резидент де Вилде передал в Гаагу все мельчайшие подробности последних дней болезни, включая запоздалые попытки врачей очистить полость мочевого пузыря императора от «жгучих и дурно пахнущих веществ». «…Его Величеству становилось все хуже и хуже, сильная боль совершенно его измучила, и Всемогущему Богу было угодно взять его драгоценную душу <…> к Себе, лишив это государство отца и монарха, равного которому не видели века»{520}.
Умирая, Петр, как известно, был уже не в состоянии указать преемника. Наследование престола Екатериной, несмотря на ее недавнюю коронацию, отнюдь не было делом решенным. Часть приближенных, представители старых боярских родов, такие как князья Голицын и Долгорукий, выступили за то, чтобы корона перешла к 9-летнему внуку умирающего — будущему Петру II, ведь по русской династической традиции прямым наследником по мужской линии был он. Представители же новой служилой знати были против и при поддержке ворвавшихся в Сенат офицеров гвардии возвели на престол императрицу. Екатерина провозгласила себя самодержицей всероссийской со всеми правами, которыми обладал ее покойный супруг{521}.
Из донесений де Вилде в Гаагу видно, что он хорошо чувствовал общую атмосферу в России. После лихорадочной эпохи Петра люди хотели покоя и уж точно не желали новых международных конфликтов. Русские, писал голландский резидент, мечтали о «правлении более мягком и чтобы все дела вершились быстрее», а не так, как бывало, когда монарх «позволял им тянуться месяцами и годами, не давая положительно своих распоряжений и не высказываясь»{522}.
Но получила Россия не то, о чем мечтала, а элиту, раздираемую междоусобной борьбой. При Екатерине I, к огромному недовольству старой аристократии Меншиков получил еще больше власти. К тому моменту массы населения стонали под тяжелым бременем податей. Внешняя экспансия и связанные с ней непомерные расходы радовали отнюдь не всех, как видно из распространенного в XVIII в. известного сатирического лубка «Мыши кота погребают», где кот явно похож на почившего царя-реформатора. Екатерина и Меншиков уменьшили подушную подать на треть и на треть же сократили расходы на армию и флот. Вдобавок были прощены все долги по недоимкам. Стало ясно, что с новыми властями государственный корабль вошел в более спокойные воды, а слишком смелые, далеко идущие планы с повестки дня сняты.
При Петре голландско-русские связи развивались удивительным образом. Учитывая, как искренне царь любил Голландию и голландцев, можно было ожидать, что отношения между двумя странами сложатся самые теплые. Но вышло во многом иначе. Да, в течение всей Северной войны амстердамские купцы поддерживали Россию деньгами и поставками вооружений. В становлении русского флота ведущую роль играли голландские моряки, начиная с вице-адмирала Корнелиса Крёйса, или, как его называли в России, Крюйса. Но все это было индивидуальным выбором отдельных лиц и независимой политикой города Амстердам. Правящие круги в Гааге просто смотрели сквозь пальцы на такую помощь Петру, а сами избрали политику нейтралитета. В первый период войны Республика официально была даже связана со шведами союзническим договором, в то время как на практике ее подданные открыто подрывали позиции Швеции, отправляя в Архангельск один корабль с оружием за другим.