Шведское правительство отказалось от своих намерений наложить секвестр на все имущество покойного барона, а его наследники в обмен на это согласились на то, что сундуки будут открыты в присутствии обеих сторон, после чего бывший секретарь фон Гёртца сможет завершить свой отчет{537}.
Так как в сфере международной политики Республике с тогдашней Швецией обсуждать было почти нечего, основное внимание в их взаимоотношениях уделялось торговле. На рубеже 1721 и 1722 годов переговоры шли по двум темам: о мерах по пресечению распространения чумы и о заключении нового голландско-шведского торгового договора.
Первые сообщения о вспышке чумы пришли летом 1720-го из Марселя. На французском судне, заходившем на охваченный чумой Кипр, умерло несколько членов команды, в том числе корабельный врач. В Марселе судно поставили в карантин, но по просьбе влиятельных купцов, заинтересованных в богатом грузе шелка и хлопка, вскоре допустили к разгрузке. В результате вспыхнула эпидемия чумы, которая в одном только Марселе стоила жизни 50 тысячам человек, т.е. 56% населения города{538}. Когда слухи об эпидемии распространились по всей Западной Европе, повсюду были приняты меры предосторожности. Швеция тоже определила 16 ноября 1721 г. места для карантинных стоянок кораблей и формальные процедуры контроля. Более того, судам разрешалось заходить в шведские порты лишь при наличии справок от своих городских властей, а также гарантий, выданных шведскими «посланниками, агентами или консулами»{539}. Первое требование считалось в международной практике нормальным, второе же нет.
Энергичнее всех против введенной шведами меры выступила голландская Дирекция Восточной торговли и арматорства — организация, защищавшая интересы купцов и судовладельцев, действовавших в балтийском регионе. Ее протест открыто поддержали Генеральные штаты. Суть проблемы была в том, что необходимые бумаги должен был выдавать шведский агент в Амстердаме Пьер Бальгери, который сам вел торговлю на Балтике и теперь был бы в курсе «всей коммерции торговых людей Республики»{540}. Это же касалось и Самуэля Баркмана, шведского комиссара, который в датском городке Хельсингёр на берегу пролива Эресунн проверял документы кораблей, следующих в Швецию.
Сопротивление голландцев почти ничего не дало. Это было связано, несомненно, с тем, что в Лондоне введенные шведами меры вызвали мало возражений{541}. Единственное, чего удалось добиться Рюмпфу в Стокгольме, — это согласие шведов на то, чтобы «для товаров, происходящих из страны, где заразной болезни нет, достаточно было свидетельств от магистратов». В отношении же товаров иностранных по-прежнему обязательны были справки от шведских дипломатов. А поскольку большая часть товаров, доставляемых на голландских судах, происходила не из самой Голландии, то уступка, которой добился Рюмпф, на практике мало что значила. К счастью, эпидемия чумы вскоре миновала, а вместе с ней отошли в прошлое и введенные шведским правительством требования.
Добавим, что бюрократические строгости шведов были вызваны не только страхом перед чумой. В январе-феврале 1722 г. Стокгольм был охвачен эпидемией кори, которая, как докладывал в Гаагу Рюмпф, «не обошла стороной ни один дом в городе»{542}. Из-за слишком теплой зимы «злая лихорадка» распространилась настолько, что власти даже запретили людям собираться в домах умерших — прощаться с покойниками и поминать их следовало на кладбище{543}. Необычайно высокие для этого времени года температуры сделали также невозможной доставку на санях — главный вид транспорта зимой — железных и медных руд в портовые города{544}. На Швецию обрушивалось одно бедствие за другим, так что жесткие меры, принятые охваченными паникой шведским властями против распространения чумы, вполне понятны.