Около того времени король включил в свой. Тайный совет[46] Джона Мортона и Ричарда Фокса[47], из которых один был епископом Или, другой — епископом Эксетера, людей бдительных и скрытных, которые с ним вместе следили почти за всеми остальными. Оба они были хорошо осведомлены в его делах еще до его вступления на престол и делили с ним тяготы его судьбы. Этого Мортона вскоре, после смерти Буршье, он сделал архиепископом Кентерберийским. Что же касается Фокса, то его он произвел в лорды-хранители своей малой печати[48], а затем постепенно повышал его, переведя из Эксетера в Бат и Уэллс, потом в Дарем и, наконец, Винчестер. Ибо хотя король любил использовать и выдвигать епископов, поскольку, владея богатыми епархиями, они вознаграждали себя за труды из собственных доходов, но повышать их он имел обыкновение постепенно, чтобы не потерять доход от первых плодов[49], который при таком порядке восхождения умножался.
Восемнадцатого января было, наконец, торжественно отпраздновано столь давно ожидаемое и столь желанное бракосочетание короля и леди Елизаветы. Ликования и проявлений радости и веселья (особенно со стороны народа) в день бракосочетания было больше, чем в дни его вступления на престол и коронации; король заметил это, но это ему едва ли понравилось. И правду говорят, что все время их совместной жизни (ибо она умерла раньше его) он не слишком ее баловал[50], хотя она была красива, нежна и плодовита. Отвращение к дому Йорков владело им столь сильно, что оно проявлялось не только в его войнах и государственной политике, но также в спальне и в постели.
К середине весны[51] король, исполненный уверенности в своих силах, как государь, который победил на поле брани, получил от своего парламента все, чего он желал, в ушах которого еще не отзвучали приветственные крики, полагал, что оставшееся время правления будет для него всего лишь игрой и что ему остается наслаждаться величием своего положения. Однако как государь, мудрый и осторожный, он не стал пренебрегать никакими мерами своей безопасности, предпочитая сделать все необходимое сейчас, как упражнение, а не как труд. Так, будучи надежно осведомлен, что жители северных графств не только привязаны к дому Йорков, но были особенно преданы королю Ричарду III, он решил, что с пользой проведет лето, если посетит эти места и личным своим присутствием и влиянием опровергнет слухи. Но в том, что касается мира и спокойствия, король сильно переоценил свое счастье, что доказала длинная череда лет, исполненных бурь и потрясений. Едва он успел добраться до Линкольна, где праздновал Пасху, как получил известия, что лорд Ловелл, Хэмфри Стаффорд и Томас Стаффорд[52], нашедшие в свое время убежище в Колчестере, покинули его, но куда они отправились, никому не было известно. Король пренебрег этой вестью и продолжал двигаться в направлении Йорка. Здесь были получены свежие и более определенные известия, что лорд Ловелл находится недалеко и с большими силами и что в Вустершире подняли оружие Стаффорды и приближаются к Вустеру с намерением осадить его. Король, как государь большого и глубокого ума, не был этим особенно обеспокоен, ибо понимал, что речь идет всего лишь об осколке или остатке армии, разбитой на Босуортском поле, а вовсе не о главных силах дома Йорков. Не сомневаясь в том, что мятежникам нетрудно противостоять, он в то же время не мог с уверенностью рассчитывать на то, что сумеет собрать необходимые для этого силы, ибо находился в центре края, в привязанности к себе населения которого он не был уверен. Но поскольку медлить было нельзя, он быстро собрал и отправил против Ловелла до трех тысяч человек, плохо вооруженных, но вполне надежных (некоторая часть из них была взята из его собственной свиты, а остальные из гольдеров и свиты тех, кому можно было без опаски довериться), под командованием герцога Бедфорда[53]. А поскольку он имел обыкновение предлагать прощение прежде, чем пускал в ход оружие, а не после боя, он поручил герцогу объявить амнистию всем, кто перейдет на его сторону, что герцог и сделал, подойдя к лагерю лорда Ловелла. Случилось именно так, как ожидал король; герольды сыграли роль великолепной артиллерии. Ибо после объявления амнистии лорд Ловелл, не доверяя своим людям, бежал в Ланкашир и после того, как он некоторое время скрывался у сэра Томаса Браутона, перебрался морем во Фландрию к леди Маргарите[54]. И его люди, брошенные своим предводителем, вскоре сдались герцогу. Стаффорды и их войско, услышав о том, что произошло с лордом Ловеллом (на чей успех они возлагали основные надежды), впали в отчаяние и рассеялись. Двое братьев укрылись в Колнхеме, деревне близ Эбингдона; однако Суд королевской скамьи[55], рассмотрев их привилегии, не счел это место пригодным в качестве убежища для предателей[56]; Хэмфри был казнен в Тайберне, а Томас, как следовавший за старшим братом, получил прощение. Итак, этот мятеж угас, едва начавшись, и король, немного почистив своим походом северные графства, прежде не слишком к нему расположенные, возвратился в Лондон.
47
О
48
49
Речь идет об отчислении новопоставленным епископом части своего годового дохода; эти деньги выплачивались папе (предполагалось, что они пойдут на освобождение Палестины от мусульман), но некоторую их часть король сохранял за собой. Позднее Генрих VIII целиком присвоил «первые плоды».
50
Мне неизвестны какие-либо сохранившиеся свидетельства, из которых можно было бы заключить, что Генрих не уделял своей жене достаточного внимания, но, очевидно, что эти слова выбраны с осторожностью и тактом, и можно не сомневаться, что у Бэкона были основания для подобных утверждений. Приведенные отрывки составляют, как я полагаю, единственное основание для суждений по этому вопросу позднейших историков; стоит привести несколько таких высказываний в хронологическом порядке (чтобы показать, как мало можно доверять копии в передаче характерных черт оригинала). Нижеследующие изображения не являются притом копиями друг с друга, все они
1. Рапен (1707 — 25). «Генриху не нравилась народная радость по поводу этого брака. Он понимал, что большая доля этой радости принадлежит Елизавете и что, следовательно, его считают королем лишь по праву ее супруга. Эти мысли вызвали в нем
2. Юм (1759). «Генрих с большим неудовольствием наблюдал общее расположение к дому Йорков. Возникавшие у него в связи с этим подозрения не только нарушали его спокойствие в течение всего царствования, но и
3. Генри (1790). «Эти проявления радости отнюдь не были приятны Генриху; напротив, в его ревнивой и угрюмой душе они рождали сильное отвращение, поскольку убеждали его в том, что дом Йорков все еще пользовался народной любовью и что его юной и прекрасной супруге принадлежала большая доля этой любви, чем ему. Говорят, что это лишило ее любви мужа,
4. Томас Хейвуд (Предисловие к «Песне леди Бесси», 1829). «Это был брак, заключенный ради политических целей, и кроткая и безответная королева,
«Я не встречал (пишет д-р Лингард.(
Если Бэкон, как я и предполагаю, является единственным источником, откуда черпают эти позднейшие авторы, то доказательств и не следует ждать. Бэкон не говорит, что Генрих был невнимателен или недобр к супруге, единственное, что он говорит, это то, что он не слишком потворствовал ее желаниям.
51
52
О
54
55
Суд королевской скамьи (King's Bench) — суд под председательством короля (первоначально король лично участвовал в заседаниях, позднее его представляли специально назначенные судьи). Слушал дела особой важности и рассматривал аппеляции на решения судов низшей инстанции.
56
В средние века церковь обладала правом предоставлять убежище лицам, скрывающимся от наказания. «Общее» право убежища означало, что преступник мог укрыться в любом храме, не боясь, что его силой заберут оттуда. Он должен был в течение 40 дней признаться в своем преступлении представителю короны и поклясться, что он навсегда покинет королевство. Его имущество конфисковывали, но ему давали время уехать (с крестом на плече, в белой рубахе и по определенной дороге). «Специальное» право убежища, предоставляемое короной — например, «свободным областям», таким, как Дарем, Райпон и Беверли, не предполагало ограничений на срок пребывания в убежище. Ограничения права убежища, о которых здесь и ниже рассказывает Бэкон, продолжались при Генрихе VIII. Окончательно этот атрибут средневековья исчез в Англии в начале XVIII в.