Благодаря этому новому значению трактира для общих интересов роль его стала, естественно в рамках публичной половой морали, более благородной, чем прежде. Он перестал быть просто удобным местом для словесных и действенных скабрезностей… Эту функцию исполняют ныне уже только темные притоны люмпен-пролетариата, некоторые деревенские трактиры, а также танцевальные помещения, связанные во многих странах с харчевнями и кабаками.
ГЛАВА 3. ТАНЦЕВАЛЬНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ
Отдельный публичный танцзал, разумеется, не изобретение последних дней. На протяжении целых веков во многих странах танцуют каждое воскресенье в трактире: когда-то плясали под звуки одной волынки, скрипки или цитры, потом из них образовалась целая капелла, место которой в настоящее время часто занимает механический граммофон или пронзительный оркестрион.
Танец всегда был самым удачным сводником, таким он остался и в буржуазный век. Публичные танцевальные вечера в настоящее время в большинстве случаев не что иное, как место публичного разврата. Они потому и посещаются так усердно мужчинами и женщинами, что дают им возможность перебеситься. В 1711 году англичанин Аддисон[115] поместил в своем «Зрителе»[116] письмо некоего «почтенного купца», приходившего в ужас от тогдашних свободных танцев, во время которых «молодые люди обходились с его дочерью свободно и фамильярно», а она в свою очередь «бесновалась» с ними. Кто знаком с нашими современными танцзалами, тот знает, что и теперь здесь еще господствуют такие же нравы…
То, что танец постепенно превращается в средство свести оба пола, наглядно доказывает развитие современных танцев. В доказательство будет достаточно привести и вкратце охарактеризовать главнейшие вновь возникшие типы танцев.
ГЛАВА 4. ВАЛЬС, КАНКАН, ШАЙБЕТАНЗЕ[117]
Первым и важнейшим созданием буржуазного века в этой области надо считать немецкий вальс…
Следующий специфический танец возник в эпоху, когда жажда наслаждений в буржуазии достигла своего апогея, а именно в эпоху Второй империи. Именно эта эпоха изобрела канкан, один из самых диких и бесстыдных танцев, когда-либо придуманных. В сравнении с ним кажутся бледными даже испанские и итальянские народные пляски фанданго и тарантелла, именно поэтому представляющие более благородные формы танца. Канкан — это переложенная на язык танца непристойность. Он — истинный продукт своей эпохи. Непристойность отражается в нем, она живет в нем со всей своей беззастенчивой дикостью, не знающей ни меры, ни цели для своих вожделений, не знающей никаких идеалов, разве только один — глумиться и издеваться над всем благородным и чистым.
Как пикантно поднять юбку у красивой женщины! Насколько пикантнее, если красивая женщина делает это сама в порыве разнузданности! И притом для удовольствия не одного, а целой сотни; и не благодаря желанной случайности, а преднамеренно и демонстративно, так, что зритель видит решительно все: не только белые, украшенные кружевами нижние юбки, не только красивые чулки, полные икры, кокетливую подвязку, но и кальсоны, обтягивающие крепкие бедра, и в особенности как можно больше тела, голого тела. Самое же пикантное для эротически-разнузданной фантазии, когда женщина со сладострастным упоением декольтируется на глазах своего партнера сверху донизу, под конец в порыве неистовства совершенно обнажается перед ним, точно говоря ему бесстыднейшими жестами, которые яснее слов: «Смотри! Все это я показываю тебе, потому что ты так любишь это видеть! Да и для меня величайшее удовольствие обнажаться перед тобой, показывать тебе все мои секреты, и вот я не раз, а десятки раз поднимаю юбки. Ногой я касаюсь кончика твоего носа. Я попридерживаю юбки, чтобы они опустились не слишком рано. Я кружусь перед тобой, показываюсь тебе со всех сторон, чтобы ничего от тебя не ускользнуло!» — все это, доведенное до бешенства, — смысл канкана.
Так как канкан был в самом деле лучшим отражением духа времени, то неудивительно, что из среды тогдашних любительниц танцев выходили настоящие канканные гении. Такова была, например, знаменитая танцовщица Ригольбош, описавшая, между прочим, свои ощущения во время пляски: «Для канкана существует один только синоним — бешенство. Ученые утверждают, что канкан изобретен неграми. Это неверно. Негры жестикулируют, но не танцуют канкан. Канкан по существу французский танец и сделается со временем национальным танцем. Он — воплощенная парижская фантазия. Канкан с презрением пренебрегает всем правилами и методичностью… Чтобы уметь танцевать его, надо иметь совершенно особый талант, совершенно исключительный ум. Душа танцующего должна быть такой же фантастичной, как его ноги, так как речь идет не о том, чтобы воспроизвести нечто традиционное, нечто согласованное с правилами. Необходимо изобретать и создавать, и притом создавать в одно мгновение. Правая нога не должна знать, что делает левая. В какой-нибудь определенный момент вы должны быть неизвестно почему мрачны, угрюмы, меланхоличны, чтобы в следующую минуту безумствовать, как менада, если нужно испытать все это одновременно. Необходимо быть и веселой грустной, равнодушной и страстной, — словом, необходимо rigolbocher[118]… Канкан может быть всем или ничем. Он мир или деревня, трагедия или песенка. Канкан — это бешенство ног».
115
Джозеф Аддисон (Joseph Addison; 1672–1719) — публицист, драматург, политик и поэт, который стоял у истоков английского Просвещения. Аддисон оспаривает у Ричарда Стила и Даниэля Дефо звание первого журналиста в истории Европы. Помимо журнальных статей и политических стихов, его перу принадлежит популярная в XVIII веке трагедия «Катон» (1713).
116
Этот модный журнал, выходивший под названием «Spectator» практически ежедневно с марта 1711 по декабрь 1712 года, представлял читателям не только политические новости, литературные новинки, обзоры последних веяний в мире моды, но и серьезные критические разборы. Издатели стремились не столько потакать вкусам публики, сколько возвышать их уровень. Перед читателями «Зрителя» проходили галереи модных чудаков, сопровождаемые забавными карикатурами. Ежедневно по Лондону расходилось до 3000 экземпляров «Зрителя», что по тем временам было рекордом, а после закрытия журнала его 555 номеров были переизданы в семи книжках. В 1714 году Аддисон при содействии двух помощников сочинил и издал еще 80 номеров «Зрителя». На протяжении всего XVIII века издание Аддисона и Стила оставалось образцом общественно-публицистического журнала — ему подражали во Франции, России и других уголках Европы.