ГЛАВА 9. БАЛЕТ И ТАНЕЦ СОЛО
Танец как представление, как спектакль в противоположность танцу как развлечению, в котором каждый может участвовать, — это, как уже сказано, нечто особое. Впрочем, только с точки зрения исторической оценки. По существу они одно и то же. Каждый танец есть не что иное, как чувственный экстаз, чувственное опьянение, выражающееся в ритмических движениях, соответствующих истинному переживанию этих чувств в их стилизованном виде. На этой особенности и покоится увлечение, с которым участвуют в танцах, а также никогда не ослабевающий интерес к балету и к танцам соло.
То, что танец позволяет переживать самому и передавать другим чувственное возбуждение, коренится именно в его сущности, о которой мы неоднократно уже упоминали. Вот почему это одно из лучших средств массового совращения, практикуемого на крупнокапиталистических началах. Вот почему, с другой стороны, характер балета и танца соло должен был измениться в буржуазный век по сравнению с эпохой абсолютизма.
Соответствующая сущности абсолютизма, застывшая в своей строгости форма должна была смениться вакхической разнузданностью, символизировавшей разнузданность наслаждения. Этот переворот совершился, правда уже в XVIII веке, когда все общественное здание стало шататься. Потому уже тогда балет и танцы отличались крайней страстностью. Первой видной представительницей этого нового темпа была знаменитая Комарго[129]. Она принадлежала, между прочим, к числу тех танцовщиц, которые прибегали к излюбленному трюку — танцевать без кальсон, что до крайности повышает эротическое любопытство зрителей, отчасти и потому, что это последнее никогда не получает удовлетворения.
Так как танец оказывает особенно сильное впечатление на чувственность зрителя, то интерес к балетным звездам часто доходил в известных кругах до настоящего безумия. Было время, когда даже самые видные газеты не знали более важной задачи, чем подогревать это безумие. Когда в конце XVIII века в лондонском Drury Lane[130] подвизались с огромным успехом танцовщицы Паризо, Каро и Кемп, то в выходившей в Веймаре[131] газете «London und Paris» им отводилось больше места, чем французской революции. Обычным явлением было тогда, что свихнувшиеся поклонники выпрашивали у балерины старый изношенный башмак, обещая хранить его как святыню, и считалось нормальным, если из-за туфельки, слетевшей с ноги танцовщицы в партер, в публике начиналась такая драка, что многие получали серьезные повреждения, и успокоение наступало только после того, как туфелька была разорвана на части, и каждый из участников драки мог назвать своим какой-нибудь обрывок трофея.
Портреты знаменитых балерин продавались в виде драгоценнейших гравюр. Эта помешанность на балете длилась очень долго. Выступление Фанни Эльслер — «балерины двух миров», Тальони, Пепиты вызывали взрывы восторга. Каждый их шаг отмечался и увековечивался газетами, об их огромных гонорарах с триумфом докладывалось всему миру: Когда Фанни Эльслер впервые выступала в Ричмонде, ее приезд в город встретили пушечными выстрелами. Ее въезд напоминал триумфальное шествие: балерину сопровождала длинная вереница лиц, среди которых находились городской мэр, государственные советники, судьи и так далее».
Ныне обыкновенно указывают на то, что этот длившийся до середины XIX века культ балерины и певицы уже не в ходу, и отсюда делают вывод, что мы живем в эпоху более высокой культуры. Такое утверждение и верно, и неверно. Оно неверно, поскольку речь идет о тратах на танцовщиц. Культ, устраиваемый ныне тунеядцами в желтых жилетах таким дамам, как Отеро, Клео де Мерод и тому подобным знаменитостям, для тех также выгоден в материальном отношении, как это было и прежде. Если присмотреться к банковскому конто[132] этих дам, то выяснится, вероятно, что гонорар, полученный от своих покровителей такими «знаменитостями», как la belle[133] Отеро, превосходит даже тот, который «страстноокая испанка» Лола Монтец получала когда-то из личных средств Людовика I Баварского.
Если иметь в виду траты на балерин, то нельзя, следовательно, говорить об их уменьшении. Приходится скорее признать повышение. Зато верно утверждение, что ныне[134] замечается убыль этого культа. В этом смысле необходимо констатировать отрадный культурный прогресс. В настоящее время только уж очень исключительные общественные круги восторгаются трюками знаменитых танцовщиц до такой степени, точно речь идет о высочайших проблемах человечества. Выступление ловких балерин давно уже перестало быть общественным событием, вызывающим всеобщий интерес.
129
Мари Анн Камарго (настоящая фамилия Кюпис де Камарго,
130
Королевский театр Друри-Лейн (Theatre Royal, Drury Lane) — старейший из непрерывно действующих театров Великобритании. В XVII — начале XIX веков считался главным драматическим театром британской столицы. В 1963 году театр отметил свое 300-летие. Первый театр был построен на лондонской улице Друри-лейн по инициативе драматурга Томаса Киллигрю с разрешения короля Карла II и открылся 7 мая 1663 года. Об этом театре сохранились свидетельства Сэмюэла Пипса и других мемуаристов. Друри-лейн стал центром английской драмы периода Реставрации. Деревянный театр вмещал до 700 зрителей; каждый вечер здесь был аншлаг. Через девять лет после открытия королевский театр сгорел. Строительство нового каменного здания театра было поручено королевскому архитектору Кристоферу Рену. Новое здание открылось в 1674 году. Оно вмещало до 2000 зрителей. Репертуар театра зиждился на классических пьесах Джона Драйдена и Уильяма Конгрива. Золотым веком Друри-Лейна считается первая треть XVIII века, когда им управляли (с 1710 по 1734) драматург и актер Колли Сиббер, комик Роберт Уилкс и характерный актер Томас Доггет. В целях сокращения издержек они отказались от дорогостоящих декораций, привлекая в театр зрителей наигранным, жеманным исполнением с налетом кокетства. Эту троицу едко высмеял в «Дунсиаде» Александр Поуп.
131
Веймар (