Афродиты) прибрежий собирались по зову богача в пиршественных залах целыми хороводами; были ли они одеты? Об этом можно спросить, но ответить вполне точно едва ли возможно. Больше того, дети, обученные каким-либо подлым учителем, изображали почти естественно похождения, воспетые Гесиодом в его «Эоях». Это обычай, засвидетельствованный, отраженный в комедии всех веков, от Эвполиса и Аристофана до Менандра и Филемона, отмеченный сатирой, допущенный самой философией. Ксенофонт не видит никакой неловкости вывести этот обычай на пиру, где участвует Сократ. Во всем этом диалоге царит какой-то тон испорченности, от которой лицам, присутствующим тут, даже самому Сократу, едва ли удается очистить все ведущиеся речи. Как раз ведь Сократ просит учителя заставить двух молодых рабов танцевать под условным видом граций, нимф или гор, он, который, несмотря на все свои прекрасные речи о небесной любви, является виновником той бесстыдной сцены, которой заканчивается пиршество.
Рабов нанимали также и для других дел. Нужно ли говорить о бесчестном промысле Никераты, личности вполне достоверной, тем более что и комедия часто выводила на сцену лиц подобного рода? Но имеет ли право современное общество бросать обвинение в лицо античному обществу? Являются ли наши «либеральные» времена более нравственными, чем эти времена рабства? По крайней мере у них больше стыдливости. Аспасия, которая была не кем другим, как Никератой высшего тона, Аспасия, которая своим ремеслом (оно не было ни хорошим, ни честным, по словам Плутарха) в некотором отношении как бы оправдывала то, что комики рассказывали о ее личности, была подругой и, может быть, женой Перикла, мыслями и планами которого она владела. Она была наставницей целого ряда ораторов. Ее дом служил школой для самого отца греческой философии. Сократ, нравственную чистоту которого мы не подвергаем сомнению (это указывает на широко распространявшуюся порчу общественной нравственности), часто посещал ее со своими друзьями. Его ученики ходили к ней учиться устраивать хорошие браки. Афиняне приводили к ней своих жен, вероятно, для того, чтобы она сообщила им какие-либо секреты того очарования, которое в ней находили, того дара нравиться, тайной которого она одна владела. Гетеры, как и все остальное, были предметом гражданских сделок. Иногда двое граждан складывались, чтобы приобрести одну гетеру, и закон санкционировал статьи этого позорного контракта: ведь он мог дать место судебному процессу. Иногда эти грязные споры решались третейским судьей, который часто привлекался к таким скандальным делам: «Третейские судьи, – говорит Демосфен в цитированной выше речи, – в споре Фриниона и Стефана решили, чтобы она (гетера) принадлежала им поочередно, по два дня каждому; на этих условиях они должны были стать друзьями и забыть прошлое».
2
Рабы для труда и рабы для удовольствия, находившиеся в распоряжении простых граждан для их собственных нужд и чаще в целях спекуляции для нужд других, были иногда и собственностью государства. Солон купил женщин, чтобы основать публичные дома в Афинах; и храмы, главным образом храмы Афродиты, в крупных торговых центрах иногда имели рабов подобного рода под священным именем «гиеродулы» (священные рабыни). Подобно баядеркам современной Индии, они были посвящены тому же культу в Эриксе, в Сицилии и, если не выходить из пределов Греции, – в Коринфе. Благочестие одних, чванство других находило удовольствие приходить на помощь храмам, делая им приношения рабами; это обычай, который восходил к героическим временам, обычай, который подтверждают многие надписи, найденные на стенах святилищ; в конце концов для рабов установилось, как особая форма отпущения на волю, «посвящение богам», своего рода «вольная» под гарантией бога. Этот обычай распространился и на самые храмы и на их рабов. Ксенофонт из Эфеса, отправляясь на олимпийские игры, обещал Афродите своей родины в дар толпу девушек, если он вернется победителем; и ода Пиндара
– памятник «вечнее меди» (по словам поэта) – прославляет выполнение им своего обета. В этом храме было собрано более тысячи гетер, которых и мужчины и женщины обыкновенно посвящали таким образом богине: они способствовали, по словам Страбона, приливу иностранцев и тем увеличивали богатство города, так как многие из иностранцев там окончательно разорялись. Равным образом и в Коринфе гетеры пользовались своего рода общественным уважением. У них были свои собственные праздники, и в важных случаях древний обычай доверял им заботу приносить богине обеты за государство. Храм в Эрик-се, соперник храма в Коринфе, во времена Диодора Сицилийского процветал более чем когда бы то ни было. Нужно сказать, что он стал таким вследствие благочестивой щедрости римских проконсулов и преторов, «которые засыпали его дарами и, слагая с себя всю гордость своего важного положения, предавались до самозабвения играм и сношениям с женщинами, не думая, – прибавляет историк, – что есть для них другая возможность сделать свое присутствие приятным для божества». Но Страбон уже говорит об этом блеске как о давно исчезнувшем. Неизвестно, под влиянием каких обстоятельств эти места могли так быстро «очиститься» в правление Тиберия.