Сташев облокотился о дверь. Он засмеялся хрипло, противным смехом.
— Я выругался, а ты покраснел, как маленькая девочка. — Он подморгнул мальчику и сделал шаг в его сторону. Тот отпрыгнул, и это обидело Сташева.
— Слушай, в чем дело? Ты же меня знаешь, а? Что ты дергаешься, а? — Внезапно он протянул руку, сорвал шапочку с головы Джина и поднял ее вверх. Мальчик попытался достать шапочку, потом прижал санки к груди двумя руками. Он как бы защищался. Сташев опустил руку на голову мальчика и потрепал его по волосам. Его грубая красная рука лежала на серебристых волосах мальчишки.
— У тебя красивые волосы, пацан, красивые, как у девочки. Только у маленьких девочек бывают такие красивые волосы.
Он протянул вперед другую руку и увидел, что в ней все еще была зажата пустая бутылка. Запрокинул голову и допил те капли, которые еще оставались в бутылке. Пока он пил, Джин отскочил в сторону и, ударив мужчину санками в бок, попытался проскочить у него под руками к двери.
Сташев выронил бутылку, которая ударилась о какой-то ящик, а потом упала на пол. Он отошел на несколько дюймов назад, чтобы преградить дорогу мальчику.
— Что же ты делаешь, красавчик, а? Нападаешь на Сташева, а? Я тебе покажу, как нападать на меня, красавчик.
Уилли, как завороженный, наблюдал за их борьбой. В подвале чувствовалась атмосфера не то чтобы схватки, а чего-то еще, чего-то такого, о чем знали и Сташев, и Джин О’Брайн. Уилли так и знал, что это произойдет, как только здоровенный пьяница появился в подвале и предстал перед мальчиком с серебристыми волосами.
Сташев ногой прикрыл дверь, даже не оглянувшись назад. Мальчик метался из стороны в сторону, тяжело дыша. Его раскрасневшееся лицо опять побледнело и было покрыто пятнами тающего снега и пота.
Сташев, схватив мальчика двумя руками за подбородок, притянул его к своему лицу. Он подмигивал, кивал головой, облизывал языком пересохшие губы.
— Ты слишком красив, чтобы быть мальчиком, слишком красив. Ты похож на девочку, а? Ты — девочка, а?
Сташев крепко держал Джина, а тот толкал его и пинал, тяжело и прерывисто дыша, пытаясь вырваться.
Уилли с волнением наблюдал за тем, что происходило в подвале.
Сташев расстегнул свои грязные рабочие штаны и вытащил свой большой, возбужденный член. Одной рукой он пригибал голову мальчика, а другой трогал себя за член.
— Сейчас ты это сделаешь, красавчик. Сделаешь, и это тебе понравится. Покажи-ка мне свой… дай-ка мне посмотреть, ты мальчик или девочка. Дай мне взглянуть на твое тело, я хочу увидеть…
Внезапно Сташев сунул руку мальчику между ног, а потом слегка оттолкнул его в сторону. Его красное лицо исказилось. На нем сначала запечатлелась гримаса удивления, а потом появилась улыбка. Мужчина рассмеялся:
— Ах ты, маленький развратник. Ты маленький сукин сын. Тебе это нравится, не так? У тебя же стоит, ах ты, развратник…
Неожиданно Джин О'Брайн изо всех сил ударил своего мучителя ногой в пах, и в то время, когда Сташев от боли согнулся пополам, ударил его еще раз, а потом поднял санки над головой и ударил ими по плечам Сташева.
После чего выскочил из подвала.
Уилли Пейсек не выходил из своего укрытия. Он знал, что надо прятаться до тех пор, пока Сташев не уйдет из подвала. Он готов сидеть тут сколько угодно.
Ему нужно было о многом подумать.
Глава 3
В начале лета 1934 года, в четыре часа утра, во вторник, Анжела Данжело сошла с ума, что, впрочем, ни у кого не вызвало удивления.
Она в течение восьми месяцев, вплоть до апреля, ухаживала за своей больной матерью, которая умерла, едва достигнув сорока лет. При этом девушка должна была готовить, убирать в доме и всячески опекать младших братьев и сестер, а также своего отца, Доминика. Ей было восемнадцать лет, и она не доучилась одного года в приходской школе св. Симеона. Она понимала, что ее долг — ухаживать за родственниками. Ей помогали ее тетки, которые приходили по выходным, принося с собой полные сумки всякой еды. Они помогали стирать, гладить, убирать дом и готовить. Они помогали дочери советами и облегчали последние часы умирающей матери.
Никто не обращал внимания на то, что Анжела страшно похудела, став похожей на свою больную мать. У той и другой были провалившиеся, болезненно горящие глаза, впалые щеки и спутанные волосы. Между ними существовала связь, которая, казалось, делала их взаимозаменяемыми.
Отец не замечал в Анжеле перемен. Он работал по двенадцать-четырнадцать часов в день. Он знал только, что она была хорошая девочка, которая ухаживает за больной матерью и заботится о семье. Хорошая девочка. Другие дети тоже ничего не замечали. Анжела со временем стала для них как мать. Они во всем слушались ее, приходя из школы домой, переодевались, ходили в магазин за покупками, заправляли кровать, накрывали на стол, мыли посуду, помогали ей убираться по дому, показывали домашнее задание, сообщали ей, иногда говоря правду, а иногда и привирая, о том, где они были после школы, с кем проводили время и чем занимались.