Несколько лет назад Чарли и его жена Дебора ездили в Израиль на похороны жены Бена и его четырех детей, которые погибли во время взрыва бомбы в школе, где учился один из его сыновей. Это была настоящая трагедия. С тех пор они еще несколько раз посещали Израиль. Его сыновья говорили о возможной эмиграции туда. Чарли надеялся, что они не уедут из Америки. Жизнь в Израиле была слишком опасной.
Бена сломала эта трагедия. Он и его оставшиеся в живых сыновья с еще большей энергией трудились на благо своей маленькой страны. Один сын был врачом, другой — летчиком израильских ВВС.
Сам Бен — плотный, крепкий, жесткий мужчина — занимал разные посты в израильском парламенте и, достигнув своего пятидесятилетия, получил назначение послом в Организацию Объединенных Наций.
Чарли познакомил Юджина со своим кузеном, раввином Артуром Крамером. Два священника пожали друг другу руки.
— А кто эти люди? — спросил Джин, кивая в сторону группы молодых людей.
— Мои сыновья, — ответил раввин, — эти двое — близнецы. Остальные — племянники, двоюродные сестры и братья. Они и ваши родственники, епископ.
Чарли сжал руку своего брата. Вышел доктор и сказал, что родственники могут по одному входить в палату матери, чтобы попрощаться с ней. Она пришла на некоторое время в сознание.
— Она особенно хочет увидеть тебя, Джин. Сказала мне, что перед смертью хотела бы повидаться с тобой.
— Ты уверен, Чарли? Мне кажется, что я могу расстроить ее.
Чарли осторожно подтолкнул его к двери:
— Иди, Джин, мама хочет видеть тебя.
Джин вошел в палату и взглядом дал знак сестре, что она может выйти. Та немедленно покинула помещение: в конце концов, это же был епископ О’Брайн.
Юджин подошел к кровати и посмотрел на мать. Он не узнал это маленькое, серое лицо. Щеки впали, губы еле прикрывали зубы. Она производила пугающее впечатление. Когда-то это была крепкая женщина, родившая шестерых детей.
Почувствовав, что рядом с ней кто-то есть, Мири открыла глаза, заморгала, пытаясь сосредоточиться. Какое-то время на ее лице было выражение страха и паники. Она вскрикнула, замотала головой из стороны в сторону, застонала:
— О нет…
Он взял ее руку, наклонился к ней и прошептал:
— Мама, это Джин. Я пришел к тебе, мама.
— Джин?
Казалось, она сбита с толку. Она думала, что кто-то другой.
— Ах да. Джин. Мой сын.
Он был удивлен и потрясен, когда она заплакала. Слезы текли у нее по щекам.
— За кого ты меня приняла, мама?
Она покачала головой. Но потом решилась и сказала:
— Я думала, это мой отец. У тебя его глаза.
— Правда, мама?
— Странные глаза. Когда я родила тебя, я увидела… глаза своего отца. — Она вздрогнула, крепче сжала руку Джина и прошептала что-то. Джин еще ниже склонился к ней.
— Я должна сказать тебе. О, Джин. Мой дорогой сын, Джин. Простишь ли ты меня?
Его поразили ее слова и тот тон отчаяния, с которым она их произнесла.
— Мой отец умер, когда я была беременна тобою. Он проклял меня. Джин, ты знаешь, что такое «дуббук»?
— «Дуббук» — повторил он тихо, — да. Это что-то вроде дьявола. Дух мертвого человека, который вселяется в живого.
— Он проклял меня, Юджин, когда я вышла замуж за твоего отца. Проклял меня и моих детей. Я искала признаки проклятия в других детях, но они все были здоровыми и нормальными. Но когда увидела тебя, твои глаза, я испугалась. Я боялась тебя, его, дьявола. Прости меня, пожалуйста, Джин. Можешь ли простить?
Он хотел объяснить ей, что ему нечего прощать. Мог бы объяснить, что такое предрассудки, но ей не нужны были объяснения. Матери требовалось его прощение.
— Да, мама, я прощаю тебя, но и ты должна простить меня.
— Мне не за что прощать тебя, Юджин. Ты был лучшим моим сыном, которого я боялась… любить. Боялась!
— Прости меня, мама, за то, что я пытался изменить тебя. Обратить тебя в другую веру. Я не имел права. Я был неправ. Ты имела право искать своего Бога. Ты была самой замечательной женщиной из тех, каких я знал. Ты разрешила нам быть католиками и никогда не вмешивалась в наши религиозные дела. Ты была так добра…