– Если не Моцарт, – утешал ее пожилой флейтист, случайно оказавшийся ее очень осмотрительным любовником, – тогда мы вместе сыграем «Фантазию» Сен-Санса, написанную для арфы и скрипки, где партия скрипки время от времени исполняется на флейте.
– Только сверх программы, – предупредила его арфистка, – только на вызовы сверх программы. Никакие «фантазии» не могут заменить Моцарта.
Хони был далек от всех этих обсуждений; тем более он не посвящал в них мать, чтобы не огорчать ее мыслями о том, что проводимый им эксперимент может помешать карьере ее дочери.
В конечном итоге дата была согласована: после Пасхи, в начале лета. Однажды, поздним вечером, Хони приехал в аэропорт, чтобы встретить сестру, и когда он увидел, что она тащит за собой два чемодана на колесиках – два, а не один, как во время предыдущего визита, – он крепко стиснул ее, сказав:
– Спасибо. Спасибо за то, что приехала. Я знаю, что ты не веришь в наш эксперимент, но даже если так – она ведь твоя мама тоже.
Он выглядел до предела изнуренным, с осунувшимся бледным лицом, но глаза его при взгляде на сестру загорались счастливым светом. Схватив тележку и заговорив о предстоящем посещении домика в саду, он напомнил ей о том, что родительская квартира, в которой прошло их детство, сейчас ожидает ее.
– Мы начали прибираться там и выбросили для начала часть барахла… а потом добавили к выброшенному еще и еще. Я удивился, увидев, как увлеклась этим мама. Она была беспощадна к папиным одеждам как ураган, прошлась по его владениям… а потом так же взялась за собственные. Хорошо еще, что существуют хадерим; они подобрали абсолютно все. Даже мебель, которая распадалась на части. Но часть твоих вещей она оставила, так что сможешь выбросить их сама.
– Мои старые вещи? О чем ты толкуешь? Я уехала из дома годы назад и не оставила за собой ничего.
– Оставила, оставила… да еще сколько. Куча барахла, поверь мне на слово. Увидишь сама – старые игрушки, школьные тетради, даже одежду. И маленькую арфу, которую папа купил тебе, – я вытащил ее из кладовки. Перебери все и избавься от трех четвертей этого мусора – и я, и мама с большим энтузиазмом проделали подобную операцию – со вздохом облегчения, – особенно я… потому что осознал в ту минуту, что эксперимент, который, по твоему убеждению, должен был закончиться полным крахом, на деле может оказаться вполне успешным.
– Блажен, кто верует, – устало пробормотала она, отвыкшая от сумасшедшей израильской жары. И внезапно остановилась.
– Куда мы идем?
– К машине.
– Но ты же не собирался отвозить меня в Иерусалим.
– Почему бы и нет? Помочь тебе с этими чемоданами, посмотреть с тобою вместе, что мы еще не успели выбросить и, пользуясь случаем, завершить наше соглашение.
– Полная чепуха. Ты еле дышишь. Нет ничего срочного. Я возьму такси, ты дашь мне ключ, а сам отправляйся домой к жене и детям. С чего вдруг ты решил, что я сама не смогу управиться в доме, в котором выросла? Ну, давай…
Какое-то время он пытался протестовать, но она решительно села в такси, и Хони сдался, заплатив водителю, но придержал открытую дверь.
– У меня есть для тебя парочка интересных идей, – произнес он доверительным тоном.
– Завтра. Ничего срочного.
Но он настаивал:
– Кроме всего прочего, я хочу кое-что сказать тебе о твоем концерте.
– Моем концерте?
– Моцарт. Я купил компакт-диск и прослушал его. Интересно… вот только…
– Только не сейчас.
Он полагал себя знатоком музыки и всегда был уязвлен, когда она относилась к его суждениям как к чему-то случайному и легкомысленному, как к дилетантству, не оставляя настойчивых попыток поучать его.
– Но еще более важно надежно закрывать дверь… и, конечно, окна.
– Окна?
Переход от Моцарта к окнам ошеломил ее.
– А причем здесь окна? Где?
– В ванной комнате. Из-за детей!
– Боже, каких еще детей?
Таксист недвусмысленно дал понять, что пора двигаться.
– Ну хорошо, не сейчас. Поговорим позднее.
Время уже было близко к полуночи, но Мекор-Барух, район, который в дни ее юности в это время был тише кладбища, сейчас нервозно гудел, словно и не собираясь отходить ко сну.
Дверь квартиры открылась с необыкновенной легкостью, словно только и дожидалась простого прикосновения ключа, и когда она включила свет, поражена была не только чистотой и порядком, несвойственными в прошлом дому, в котором она так долго жила с родителями, но и какой-то новой пустотой.