– Так он пробовал… пытался… объяснить это. Себе и нам.
– Я никогда не связывала мое решение с чьей-либо смертью.
– Конечно, не связывала. Ни со смертью, ни с чем-нибудь иным. Ты поступила так, как хотела, вот и все. Именно так я и объяснила все твоему папе. Но он упрямо придерживался своего понимания. И тогда я сказала себе самой: «Если Нóга своим решением не вызывает у него мыслей о чьей-то реальной смерти, какое право я имею убеждать его в обратном?»
Задняя дверь, ведущая к газону и садику, была открыта, и Нóга заметила, что комната, выходившая окнами на запад, стала розоветь.
– Здесь хорошо. Так приятно. Хони нашел тебе хорошее место. К слову сказать, я удивилась, когда увидела, сколько всего вы выбросили на свалку. Все папины вещи, например…
– Не только папины… мои тоже. Хони был впечатлен, как легко я освободила шкафы и полки. Если попытка с переездом сюда не увенчается успехом, я, в конце концов, вернусь в чистую, просторную квартиру, полную воздуха и света. Если бы ты была с нами, мы и тебя убедили бы выбросить все твое старье, которое там было.
– Не так уж много его там и было.
– Верно. Немного. А то, что осталось, ты можешь выбросить собственной рукой.
– И тем не менее, вы оставили висеть папин черный костюм.
– Он был совершенно новым и таким красивым, что стыдно было выбрасывать его на помойку.
– Может быть, ты решила сохранить его для нового мужа? – съязвила Нóга, заставив мать рассмеяться.
– Нóга, милая… ты ведь знаешь меня. Можешь ли представить меня с новым мужем?
– Ну, в конце концов, с любовником, – не отступалась дочь.
– С любовником? Не возражаю. Но тогда он должен оказаться японцем или китайцем, как любил на ночь глядя шутить твой папа. Но они обычно такие мелкие и тощие, что костюм им явно не подойдет. Я подумывала о том, чтобы предложить его Абади, но боюсь, он был бы смущен, если бы ему предложили носить одежду, принадлежавшую покойнику. Так что давай подумай о ком-то другом. Если хочешь, мы можем отдать его нашему соседу, мистеру Померанцу. Человек он симпатичный и всегда хорошо одет.
– Но без ботинок и носков… мне кажется, это оскорбило бы его.
– Какие ботинки и какие носки? Что ты там плетешь?
– Ботинки и носки, которые ты оставила под костюмом. Они выглядят так, словно ты дожидаешься, когда папа вернется.
– Это так и есть, Нóга. Я жду, когда он вернется. Но если эти ботинки и носки… если они тебя чем-то смущают, можешь взять их и просто выкинуть.
– Посмотрим. А здесь… здесь и в самом деле приятно. И люди здесь кажутся милыми и образованными.
– Ты видела одного… двух… а здесь есть такие ужасные… которые не в состоянии даже выбраться из комнаты. Но если у нас все получится, как это облегчит жизнь Хони, которому не нужно будет ездить в Иерусалим – ведь он с каждым днем просто ненавидит его все больше и больше. Вот почему ему так нравится, что я здесь.
– Он по-настоящему привязан к тебе.
– Слишком. Появляется по несколько раз в день, посмотреть, как я и что со мной. И дважды даже обедал со мной в здешней столовой. А вчера он появился здесь с ребятишками – хотел, чтобы я приглядела за ними. Это правильно – ведь здесь есть трава, где они могут порезвиться, потому что комната у меня слишком мала для их энергии. Я думала, что они побудут у меня часок-другой, но Сара появилась через четыре. Я не сказала ни слова, ведь она, прежде всего, художница… и она совсем иначе, чем мы, относится ко времени. И если я когда-то могу быть ей полезной… почему бы и нет. Кстати, сейчас время обеда. Присоединишься ко мне?
Но дочь отвергла такое предложение.
– Мамочка, не суетись. Пообедаем вместе в другой раз. Сейчас у меня нет сил, чтобы отвечать на вопросы твоих старых леди.
Мать отправилась в столовую, а Нóга утонула в небольшом кресле, ловя последние лучи заходящего солнца. Некоторое время спустя она поднялась и отправилась по лужайке под темнеющим с каждой минутой закатным небом. «Каким образом сумело все это выжить? – поражалась она. – Это старое здание, такое заурядное среди таких же, ничем не примечательных строений на обыкновенной городской улице – и тут же, внезапно – некое подобие Оксфорда или Кембриджа, где, отворив дверь, ты натыкаешься на старинную часовню, утопающую в зелени».
Она прошлась по лужайке, стараясь понять, как далеко она простирается и где заканчивается, и в фиолетовых сумерках вдруг разглядела рядом со скамейкой маленького старичка в инвалидном кресле, укутанного в шерстяное одеяло, с тонким шарфом на шее, то ли задремавшего, то ли потерявшего сознание. Рядом с ним торчала капельница.