"Германия" затрагивает почти весь круг вопросов, подымавшихся в древности при описании народов. Но с наибольшим интересом останавливается Тацит на тех чертах германцев, которые находятся в резком контрасте с римской жизнью.
Уровень общественного развития германцев во время Тацита Энгельс определяет как начальную стадию высшей ступени варварства6. Римский сенатор Тацит относится с чувством надменного превосходства к полудиким грязным германцам, не знающим городов, одетым в звериные шкуры, проводящим значительную часть времени в праздности и пьянстве; с другой стороны, он не мог не заметить, что традиция о древних римлянах, о римлянах той эпохи, которая в глазах Тацита и многих его современников представлялась наиболее цветущим временем истории римского народа, приписывала им некоторые черты, сближающие их с современными ему германцами. Обличитель императорского абсолютизма, скорбевший о раболепии сенаторского сословия, Тацит находил у германцев то же стремление к свободе, которое предание приписывало древним римлянам, изгнавшим царей и установившим республику. Отсюда та симпатия к "врагам" римского народа, германцам, с которой Тацит часто изображает их нравы.
Идеализация народов, живущих родовым бытом, была свойственна античному обществу на всех этапах его исторического развития. Как положительная черта этих народов особенно часто отмечается отсутствие частной собственности на землю. Римские писатели эпохи империи прибавляют к этому чистоту семейной жизни. Согласно Горацию (Оды, III, 24), скифы, живущие в повозках, и геты, не имеющие земельной межи между пашнями, счастливее римлян; к тому же святость брака у них не нарушается. Обе эти черты напоминают поэту древний Рим.
Тацит далек от идеализации германского общественного строя и быта в целом, но на чистоте семейной жизни он останавливается подробно (18-19) и дает при этом волю своей патетической декламации. Энгельс справедливо отмечает, что "его рассказ оставляет здесь много пробелов, и, кроме того, он слишком явно служит зеркалом добродетели для развращенных римлян"7. В семейном строе германцев Тацит многого не понял. Так, купля жены превращается у него в приданое, которое в отличие от римлян не жена приносит мужу, а муж жене (18). И, конечно, совершенно беспомощным оказывается римский историк перед теми следами материнского права у германцев, которое Энгельс обнаружил на основании его же изложения8. Когда дело доходит до племени ситонов, в котором верховная власть принадлежит женщине (45), автор "Германии" возмущенно говорит о вырождении по отношению не только к свободе, но даже к рабству.
Двойственное отношение Тацита к идеализации диких народов ясно обнаруживается в картине жизни восточных соседей германцев - феннов. У них "удивительная дикость, отвратительная бедность" (46): нет оружия, нет коней, нет домов. И вместе с тем Тацит готов в теории согласиться с философами-киниками, восхвалявшими такую бедную жизнь. Фенны достигли самого трудного - у них нет нужды даже желать чего-нибудь.
Стремление автора к морально-психологическим толкованиям нередко становится причиной искажения действительности. Примитивные черты религии германцев, не знавших храмов и изображений богов (Тацит, по-видимому, здесь несколько преувеличивает), получают объяснение в духе античной вульгарной философии, будто храмы и изображения несовместимы с "величием" небесных существ (9). Утверждение, что германцы избегают могильных памятников как давящих мертвеца своей тяжестью (27), опровергается археологически многочисленными могильными камнями германских погребений. К тому же ни сам Тацит, ни те римские или греческие писатели, трудами которых он мог пользоваться, не знали языка германцев. При описании их общественного строя и религии автор лишь очень редко пользуется германскими терминами и именами и заменяет их римскими. Он все время говорит о "царях", "вельможах", "вождях", "рабах", "вольноотпущенниках", "гражданских общинах", "округах" без достаточного уточнения действительного значения этих терминов по отношению к германцам. Германские боги также получают римские имена. Все это сообщает изложению "Германии" расплывчатый, нечеткий характер. Встречаются анахронизмы. Тацит следует своим источникам, забывая, что они в значительной мере относятся уже к прошлому. Изображение батавов как верных союзников римлян (29) соответствовало действительности лишь до восстания 70 г. Отложение маркоманов и квадов в 89 г. резко нарушило те мирные отношения с Римом, о которых говорится в гл. 42. В разделе о гермундурах (41) граница между империей и германцами мыслится проходящей по Дунаю, что уже не соответствует положению дела в конце I в. н.э.
Таким образом, трактат Тацита имеет много недостатков, даже с точки зрения уровня, достигнутого античной этнографией. Однако автор ставил перед собой не научные, а политические и литературные задачи. У него есть ошибки, ложные толкования, но вместе с тем он сохранил ряд ценнейших сведений, свидетельствующих об осведомленности и наблюдательности тех его предшественников, которые, как например Плиний Старший, знали германцев по непосредственным наблюдениям. Именно сообщения Тацита позволили Энгельсу в его работе "Происхождение семьи, частной собственности и государства" восстановить картину родового строя древних германцев.
Мы уже говорили (стр. 214), что одним из римских предшественников Тацита в деле составления этнографических трактатов был Сенека, мастер "нового стиля" в декламационно-реторическом искусстве. "Германия" во многом примыкает к этой же литературной традиции. Короткие манерные фразы, исполненные антитез, параллелизмов, анафор, эпиграмматически отточенные сентенции, обилие поэтических оборотов, декламационный пафос - все это сближает "Германию" с римским "новым стилем".
* * *
Малые труды Тацита сохранились в единственной рукописи, - ныне почти полностью утраченной, - попавшей в руки гуманистов в XV в. Рукопись эта содержала, кроме "Германии" и "Агриколы", также "Диалог об ораторах". Первые 2 произведения были прямо засвидетельствованы как принадлежащие Тациту в самой рукописи; были ли такие же данные о "Диалоге", неясно, но почти во всех гуманистических списках Тацит обозначен как его автор. В XVI в. возникли попытки оспаривать подлинность диалога на том основании, что в отличие от прочих трудов историка Тацита это произведение стилистически ориентировано на Цицерона. Со стороны содержания нет, однако, никаких препятствий к признанию подлинности "Диалога": об этом свидетельствуют и общая идеологическая направленность произведения, и близость отдельных его положений к историческим трудам Тацита. В настоящее время лишь немногие решаются отрицать подлинность этого произведения; однако "стилистический" аргумент и поныне производит впечатление на некоторых исследователей: они объясняют особенности диалога тем, что это - самое раннее произведение Тацита, написанное еще до того, как автор выработал стиль, известный нам из "Агриколы" и "Германии". В основе этого аргумента лежит недооценка античного стилистического искусства, способности древнего писателя варьировать свой стиль в зависимости от жанра и ориентации на тот или иной образец.
Тема "Диалога" - причины упадка красноречия.
На этот вопрос обращали внимание в I в. н.э. римские писатели самых различных направлений: и поклонник декламаторов времени Августа Сенека Старший (Контроверсии, I, предисловие, 6 сл.), и наиболее выдающийся мастер "нового стиля" Сенека Младший (114-е письмо к Луцилию), и более классицистически настроенный Петроний (в первых главах "Сатирикона"). Трактат Квинтилиана "О причинах порчи красноречия" не сохранился, но точка зрения автора известна по дошедшему до нас полностью большому труду "Обучение оратора". Все эти писатели выдвигают в качестве причины упадка красноречия порчу нравов, отсутствие стремления к серьезному труду. Тацит держался иного взгляда и считал упадок ораторского искусства следствием происшедшей в Риме перемены государственного строя. Мысль была несколько "крамольная" и требовала осторожного изложения. Тацит избрал форму диалога, в котором автор не отождествляет себя полностью ни с одним из участников и в известной мере может соглашаться со всеми.