В вопросах языка можно отметить ряд скороспелых экспериментов, которые, плюс ко всему, имели символическое значение: в 1676 году великопостная проповедь в коллегиальной церкви Сен-Жан-де-Перпиньян была впервые прочитана по-французски. В том же году один франкоговорящий адвокат вызвал всеобщее удивление, выражаясь на этом языке в суверенном Совете. Эти два эпизода остались лишь любопытными фактами и не имели успешного продолжения.
В реальности же только упорная деятельность школы и Ордена иезуитов смогла немного пошатнуть бастионы каталанского языка на уровне местной элиты. Начиная с 1690 года иезуиты формируют новые поколения молодых буржуа, хорошо знающих французский язык. Оценки, которые получали слушатели курсов, читавшихся на этом языке, оставались неудовлетворительными в течение 1660-х годов, посредственными около 1670 года, удовлетворительными в районе 1680 года; и наконец удалось подойти к оценкам «хорошо» и «отлично» начиная с 1690 года. Такое восхождение к вершинам успехов говорит само за себя.
Добавим также, что воинствующий антикальвинизм местного духовенства, изначально возмущенного присутствием многочисленных гугенотов во французской армии, мог только обрести свою гармонию с отменой Нантского эдикта (1685 год). Не это ли послужило фактором сближения между Руссильоном и Францией?
Восемнадцатый век в отношении культуры и языка прошел под знаком мирного сосуществования с Испанией, что было исключительно выгодно для монархии Людовиков в Пиренеях. Каталанский диалект (в Руссильоне, на самом деле, близкий к лангедокско-нарбоннскому) оставался в повсеместном использовании в народной среде и, возможно, также среди среднего класса для повседневных нужд. Напротив, на высших ступенях социальной лестницы чувствовалось мощное влияние французского языка, поскольку единственной альтернативой ему мог бы послужить только кастильский диалект, другой универсальный язык; однако оказалось, что последний, в силу исторических событий в регионе, не очень хорошо воспринимался жителями Руссильона. Каталанский диалект, ставший несколько провинциальным, маргинальным, оказался «между двумя стульями» — кастильским и французским. Последний выглядел привлекательным для тех, кто желал социального продвижения.
Поворот в сторону языка «ойл» на высших ступенях общества сопровождался появлением некоторого количества различных ассоциаций: масонские ложи появились в перпиньянском обществе, среди его правящей верхушки, с 1745 года. Эту моду привезли офицеры гарнизона, обычно чужаки, приехавшие с севера; высшие слои местной буржуазии переняли ее. Пара лож в 1784 году украсили себя названиями «Равенство» и «Общительность». Участники и одной, и другой несколькими годами позже оказались восприимчивыми к революционным идеям. Французское влияние и то, что его окружало, как в политической области, так и в области искусства, отразилось также в архитектуре. Возведение многочисленных монастырей на северо-востоке Пиренеев сопровождало два последних поколения мадридского господства до 1659 года. На французский период пришлось восстановление городской ратуши в 1679 году; городская больница была построена в 1686 году, в 1751 году — театр, а строительство университета началось в 1760 году. Помимо больницы, эту классическую панораму благотворительных и архитектурных «имплантантов» последнего века абсолютизма довершают дом призрения и дом кающихся девиц (проституток или бывших проституток). Вобан и его наследники переделали укрепления Перпиньяна, построили крепость Мон-Луи, оборудовали новую гавань в Пор-Вандр. Начиная с 1705 года установились хорошие отношения с Испанией, которой в то время правил Филипп V, внук Людовика XIV и основатель долго царствующей династии мадридских Бурбонов. Несмотря на некоторые преходящие «облачка» в отношениях при Филиппе Орлеанском, дружба двух государств по обе стороны Пиренеев имела тенденцию к уменьшению значимости приграничных укреплений. Новое двоюродное родство между королями Франции и Испании из династии Бурбонов позволило похоронить топор войны и облегчило мирную интеграцию Руссильона в северное королевство на основе «семейного пакта». Это было одно из позитивных долговременных последствий войны за испанское наследство, которая при этом оказалась такой тяжелой для налогоплательщиков.
Благосостояние также способно снять напряженность в некоторых ситуациях. По этому поводу мы располагаем некоторыми показательными примерами. Это прежде всего касается населения: на территории собственно Руссильонского графства его численность упала до достаточно низкого уровня — в 1553 году насчитывалось 3 725 дворов[142]. Однако к 1728 году дворов было уже 7 837, затем, в 1740 году — 8 705, а в самом конце XVIII века, в 1798–1799 годы — 12 000. На закате царствования Людовика XIV Вобан внимательно знакомился с научными исследованиями, проводившимися на местах; тогда он представлял Руссильон как неплодородную и малонаселенную область. Совершенно другую картину показывает накануне Революции Артур Янг: справедливо это или нет, но он описывает этот регион как еще более развитый, чем соседняя Каталония; он видит там мосты, роскошные дороги, интенсивное сельское хозяйство, орошенные земли, практически полное отсутствие земли под паром. Таким образом, доходное и высококачественное производство вина (Гренаш, Ривсалт) стало расти на протяжении периода общего подъема, пришедшегося на эпоху Просвещения. Естественно, имеет смысл внести некоторые нюансы в описание Артура Янга, иногда грешившие поверхностностью. Но основные факты остаются неизменными: начиная с этого периода в Руссильонском регионе сельское хозяйство становится более разнообразным и приобретает коммерческий характер. Экономическая экспансия, пришедшая таким образом, вполне достойна уровня того хозяйства, которое мы видим в то же время при Людовике XV и при Людовике XVI или при Карле III в Барселоне, Нарбонне, Монпелье, Ниме и Тулузе; короче говоря, во всей общности соседних регионов, в чьем бы подчинении они ни находились — в испанском или во французском. С этой точки зрения оба королевства Бурбонов в такой же степени формируют экономическое единство, как и единство правящей династии. Блага экономического роста[143] распределялись по всем слоям населения (но несправедливо), даже если «прилив поднимал все корабли» (Пьер Вилар). Руссильонский простой люд питался совсем неплохо, если учесть, что в день они принимали пищу раз пять-шесть. На уровне же деревенского пролетариата, столь многочисленного в средиземноморских странах, постоянно присутствовало значительное количество бедняков, даже нищих, вплоть до падения королевской власти. Но в свете нового присоединения или просто присоединения Руссильона к французскому королевству, в итоге решающее значение приобретает консенсус, активный или пассивный, являющийся результатом относительного процветания; он идет от правящих классов, высших или средних: земледельцев, богатых горожан, владельцев ремесленных мастерских, крестьян-собственников — тех, кому по наследству передалась собственность в городах или деревнях Руссильона.
Более того, перпиньянской буржуазии практически не пришлось страдать от конфискации земель, которую неминуемо проводили северяне-завоеватели. Но на самом деле некоторые факты конфискации все же имели место. Несмотря на то, что они были жестокими и несправедливыми, конфискация затронула всего лишь незначительную долю полезной площади региона и нисколько не помешала скупщикам земли, происходившим из местной городской элиты, завладеть виноградниками и полями в достаточно большом радиусе вокруг столицы региона. Таким образом смогло установиться согласие между местной буржуазией и администрацией, приехавшей из Парижа или Версаля: в данной ситуации последние позаботились о том, чтобы ослабить петлю на шее первых, для которых владение землей настолько же или даже больше принималось в расчет, нежели защита местного диалекта, к тому же как никогда живого в глубинных слоях местного населения.
Затрагивая вопрос о принадлежности к той или иной нации или королевству, Руссильон, Валлеспир и Конфьян показывали, если можно так выразиться, экспериментальную модель поведения недавно объединившейся провинции по отношению к властям-захватчикам. Краткий экскурс в прошлое поможет нам оценить некоторые эволюционные явления в психологии. Напомним для начала, как это охотно делал Жозеф Кальмет, что Людовик XIII отвоевал Руссильон[144] не у его жителей, а у испанцев. Об этом не стоит забывать. При этом первое «восточнопиренейское» или северокаталонское поколение в течение нескольких лет и десятилетий, последовавших сразу за Пиренейским договором (1659), предпринимало некоторые действия по сопротивлению или, по меньшей мере, вело антифранцузскую партизанскую войну, или, скажем так, войну против централизации: установление налогов на соль, отмененных в 1283 году и восстановленных, несмотря на противоположные обещания, в 1661 году, послужило весомой причиной для волнений, направленных против налогов, или против французов. С 1663 по 1672 годы контрабандисты солью, которых вскоре стали называть «ангелочками», вели в Валлеспире, а затем и в Конфьяне жесточайшую вооруженную борьбу против налога на соль, который представители Короля-Солнца ввели в регионе в 1661 году. В мятеже приняли участие местные священники, консулы, представители муниципальной власти, богатые и не очень горожане, а также значительное число людей, происходивших из низших сословий. В истории этого движения было несколько достаточно жестоких стычек, его тыл находился на испанской территории. Королевская амнистия в 1673 году положила конец боевым действиям, но не контрабанде солью; она продолжалась, как и в Арморике и в других местах, вплоть до Французской революции.
142
Gran Geografia comarcal de Catalunya, 1985 (Grande géographie de Catalogne), том XIV, посвященный Руссильону, стр. 32.
143
Этот подъем в Перпиньяне в XVIII веке принял достаточно феноменальные и космополитичные масштабы: в этом, очевидно, отчасти заслуга движения испанских пиастров. М. Ларгье в своих научных изысканиях недавно опубликованных, которые он проводил по материалам архивов города и региона, отметил несколько случаев разорения христиан и евреев, в пределах от 700 000 до 1 миллиона турских ливров в финансовых и торговых отношениях с Кадиксом и др. Все это довольно значимо.
144
По мнению мадам Алис Марсе (в частной беседе со мной по поводу первого варианта этой книги, короче говоря, настоящего текста о периферии в Histoire de la France, Seuil), не следует говорить о том, что «Людовик XIII завоевал Руссильон», но скорее о том, что «каталонцы, восставшие против мадридского господства, отдали графскую корону королю Франции с тем условием, что не будет аннексии». Я очень охотно признаю это уточнение со стороны такого видного каталонского историка. Впечатление о «завоевании» создается для времени Людовика XIII и Людовика XIV уже долгое время, даже с точки зрения многих каталонистов. Но я по доброй воле допускаю, что историк, достойный так называться, не должен доверяться такому «впечатлению».