Последствия такого превращения, имевшие более чем местное значение, оказались плачевными: в 1545 году вальденсы из Валь де Дюране, незадолго до того перешедшие в веру, которую будут называть гугенотской, оказались жертвами массовых репрессий, организованных по распоряжению парламента Прованса или под его «прикрытием» и все это при Франциске I, который в первые десятилетия своего правления зарекомендовал себя гораздо менее суровым или менее жестоким (Франц-Оливье Жисбер описал эту кровавую историю в своем недавно опубликованном романе). Перефразируя Габриэля Одизио, видного исследователя этой общины, также сломленной преследованиями, можно сказать, что вальденсы из Дюранса сначала совершили концептуальное или идеологическое самоубийство, отказавшись от своей идентичности сохраняемой в течение более чем трех столетий, в пользу протестантских убеждений, привезенных с северо-востока или с севера, как германских или немецких, так и идущих из французской Швейцарии или северной Франции. И потом за этим актом самоубийства (чисто символическим!) последовали, как мы только что видели, убийства или геноцид, свершенный недалеко от берегов Дюранса (1545 г.) силами сбиров, которых прислали провансальские судьи, чтобы убивать «кого надо». И тем не менее, пламя сопротивления вальденсов не угасло, и впоследствии оно полыхало в Пьемонте, но также в Ломбардии, Тоскане, Романии, на Сицилии …даже в Уругвае, доставленное туда переселенцами-приверженцами гугенотской веры. Что касается Прованса, то там решительное и весьма спорное отношение парламента из Экса, занимавшего в данной ситуации ультракатолическую позицию, возможно, явилось одной из причин не столь широкого последующего развития протестантизма в этой провинции, в отличие от нижнего Лангедока, где парламент Тулузы, находившийся, вероятно, слишком далеко, не смог ввести настолько эффективные репрессивные меры. Не стоит недооценивать резонанс репрессивных и превентивных мер в истории «еретического движения» в эпоху Возрождения: в областях «ок» массовые убийства вальденсов «защитили» (!) Прованс от вторжения Реформации. В Италии показательный костер Савонаролы (1498) также заранее сыграл «защитную» роль, — о, насколько эффективную, увы, — против распространения идей Реформации на полуострове в последующие десятилетия.
Говоря опять же о протестантской экспансии и католическом сопротивлении, мы можем с пользой принять во внимание несколько южных или окситанских монографий, а путешествия братьев Платтер, Феликса в середине XVI века, и Томаса-младшего с 1595 по 1599 годы, должны нам позволить конкретизировать некоторые аспекты того, о чем уже было сказано по поводу удивительных религиозных разногласий того времени: братья Платтер оставили нам образ обоих явлений, как гугенотской, так и католической веры, в импрессионистской, даже…барочной манере, но от этого он не теряет очертаний системы. Католическое пространство находилось на востоке, в Конта и Провансе, в Авиньоне и Марселе, среди земель и больших городов Прованса; и некоторые города могут действительно послужить для нас показательными образцами, не решаюсь сказать, указательными столбами. Затем весь центр этого самого крупного региона «ок» становится, напротив, протестантским и с трудом, но продолжает таковым оставаться: Ним, Монпелье, севеннские города. И наконец, к югу отсюда снова царит доминирующий католицизм, в агрогороде Нарбонне, лишившемся, конечно, своего торгового блеска как римской, так и средневековой эпох, но все еще верном римской Церкви; и еще прежде всего две великих аквитанских сестры остаются также католическими, по доброй воле или силой — это Тулуза и Бордо. Обратим также свой взгляд на запад, но на этот раз на оплот Реформации, остающийся в меньшинстве: гугенотский Монтобан и скромная цепь маленьких протестантских городков (Тоннен, Кларак…), разбросанных в долине Гаронны…
За нехваткой места, на этих нескольких страницах мы приведем только два знаменательных примера. С одной стороны, это будет крупный провансальский католический город, между прочим, портовый, то есть Марсель. С другой стороны — это город в Лангедоке, средней важности, но владевший высоким назначением в гугенотской среде — Ним.
Марсель. Феликс Платтер посетил этот большой порт и прилегающий к нему город приблизительно в 1555 году, но он сообщает об этом мало подробностей, настолько он был занят на берегах Канебьер своими проблемами (несварение желудка, колики и т. д.). Напротив, младший брат Томас, посетивший город при Генрихе IV, не скупится на информацию о жизни в Марселе: рыболовство, таможня, береговые укрепления, галеры и жалкое существование каторжников, запах, который источает порт, средоточие всяческих отбросов, хозяйственных и других, местное правительство города и провинции во главе с герцогом Гизом-младшим, оппортунистом или скорее бесчестным человеком, разные типы кораблей, от яликов и тартан до судов с высокой палубой, между которыми стояли «mezas barcas», крупная торговля с Левантом, местные экзотические зверинцы, мастерские по работе с кораллами, по производству драгоценного стекла, женские моды, сеть водоснабжения, акведуки и другие приспособления, карнавалы вперемежку с религиозными процессиями, — все это разнообразие не скрылось от взгляда Томаса. Если точнее, то именно католическая сторона жизни города увлекла молодого человека более, нежели морское сообщение и торговые возможности этого крупного центра торговли. Папизм, скажем мы, и особенно реликвии, которые он детально описывает: только в марсельском аббатстве Сен-Виктор от смог увидеть могилу Семерых Спящих, выдолбленную в скале, а еще пещеру Марии Магдалины-грешницы с отпечатками ее колен на камне, крест святого Андрея, положенный в деревянный ящик, чтобы его не повредить, забальзамированные тела двух святых женщин и могилы шестерых святых мужей, кувшин из белого камня, из которого Иисус омыл ноги апостолам, а может быть амфора, из которой Мария-Магдалина омывала ступни Христа (или просто, как отмечает Платтер, который в данном случае выступает немного как «вольтерьянц», римская урна для хранения праха умерших?). И еще был железный ларец, где находилась голова святого Виктора, включая торс, покрытая серебром, и три головы других святых мужей и женщин, и эти женщины входили в число знаменитых одиннадцати тысяч девственниц, а еще бок святого Лазаря, посеребренный кусок настоящего креста Христа, две головы невинных младенцев, убитых Иродом, рука святого Кассиана, зуб апостола Петра (в драгоценной шкатулке), палец святого Мартина и палец святого Антония, волос из бороды святого Павла, воткнутый в серебряную голову, с накладным золотом, с длинной бородой из этого металла; ароматное масло, которым Мария-Магдалина смазывала нашего Спасителя, палец Марии-Магдалины и пять рук разных святых, среди которых левая рука святого Виктора. Только эти одни голова и рука святого Виктора при продаже стоили бы 300 000 турских ливров, то есть столько же, сколько гвоздь из креста Христа, который затем был выкован в форме подковы и хранился в церкви в Карпантра; или в пять раз больше, чем большой боевой корабль, продаваемый, правда, без парусов и снастей, и в сто или более раз дороже, чем картина, приписываемая Микеланджело, «Воскрешение Лазаря», — прекрасное произведение искусства и на самом деле главная работа Себастьяно дель Пьомбо, в наши дни составляющая гордость лондонской Национальной галереи, куда она попала после долгого пребывания в соборе в Нарбонне, где Томас Платтер и имел возможность полюбоваться ею в 1599 году. Такое соотношение, между произведением Микеланджело и рукой святого Виктора, в наши дни было бы обратным, или даже больше! Мощи — это телесная, или, в более общих терминах, физическая связь, которая соединяет божественное с человеческим, как это показал Питер Браун. Они не заслуживают, в том числе и марсельская реликвия, всех этих грубых насмешек, которые на них обрушивали сначала Кальвин, а потом Вольтер. В любом случае, реликвии иллюстрируют католическую духовность той эпохи, основанную…в данном случае на материальном начале, «материалистическую» духовность, которая достаточно сильно отличалась от протестантской религиозности, согласно которой в отношениях между человеком и Богом было что-то прямое и нематериальное, прекрасно обходившееся без вещественной сущности, имей она прозаически телесное происхождение (волос из бороды святого Павла) или минеральное (кувшин Марии-Магдалины или ком земли, взятый с поля, где Бог сотворил Адама, — дар одного паломника, вернувшегося из Палестины, который доставил самое большое удовольствие Томасу Платтеру).