Иными словами, "базис", то есть социально-экономические, географические,
этнические и прочие внешние причины "первичны" в отношении к религии,
которая якобы является их продуктом\7\.
Разумеется, было бы ошибкой отрицать, что материальные факторы
оказывают воздействие на духовную жизнь людей; но не менее сильно и обратное
влияние, что ставит под сомнение самую идею "первичности". Поясним это
примером. По отношению к статуе камень по-своему первичен, но не менее
первичны замысел и мастерство скульптора. Можно сказать больше: в замысле
изваяние уже присутствует, между тем как камень без него остается
всего-навсего камнем. Подобная же "обратная связь" существует между
творчеством, мыслью и верой человека, с одной стороны, и материальными
условиями его жизни - с другой. Эту связь признает даже марксизм\8\.
Так, например, социальные, экономические и политические идеи всегда
коренятся в принципах мировоззрения как целого, и зачастую эти принципы мало
считаются с наличной действительностью, развиваясь вопреки ей. "Всякий
идеал, - отмечал русский философ Е. Трубецкой, - не тождественен с теми
потребностями и интересами, которые он призван удовлетворить... он заключает
в себе нечто такое, что в них не содержится"\9\.
Материалистическое объяснение религии, кроме того, плохо учитывает
творческий потенциал духовного мира человека; оно не желает считаться с
ролью личностного начала, подменяя его общественными отношениями. Между тем,
как справедливо отмечал С. Булгаков, "если есть область, где исключительная
роль творческой индивидуальности наиболее бесспорна и очевидна, то это та,
где действует вдохновение, неведомым, поистине магическим путем озаряющее
человека; такой областью являются религия и искусство"\10\.
Известный социолог Макс Вебер вполне обоснованно указывал на то, что
религия формируется в среде избранного меньшинства, "харизматических
вождей", чьи идей оказывают огромное воздействие на социальные и
экономические порядки в обществе. Проповедь нового религиозного учения
вторгается в исторический процесс как нечто зародившееся в глубинах духа, и
хотя успех ее во многом зависит от общественных условий, не сами эти условия
ее создают. Бессмысленно было бы выводить тайну буддистской нирваны из
классовых отношений в Индии VI века до н. э. или объяснять теософию Якоба
Беме возникновением капитализма в Германии XVII века. Такое объяснение было
бы, говоря словами Булгакова, подобно тому, как если бы "музыкальный критик
сообщил нам о Бетховене, что он был мелкий буржуа и в этом весь секрет его
Девятой симфонии"\11\.
Если бы концепция базиса и надстройки отражала историческую реальность,
то было бы куда очевиднее соответствие между структурой общества и религией.
В действительности же такое соответствие можно найти при крайних натяжках. А
то, что религии передаются от народа к народу, от эпохи к эпохе, говорит как
раз об обратном. Христианство, появившееся в рабовладельческом мире,
продолжает жить при всех последующих формациях. Ислам, возникший в условиях
распада родового строя, стал религией многих стран с различным хозяйственным
и социальным укладом. В капиталистической же Японии до сих пор господствует
языческий шинтоизм, а религию Вед народы Индостана исповедуют вот уже четыре
тысячи лет.
Нечто подобное происходит и в искусстве. Например, то, что египетские
портреты и "Илиада" были созданы в условиях совершенно иного "базиса", не
мешает нам воспринимать их непреходящую красоту и восхищаться ею.
Точно так же проблемы бессмертия, смысла жизни, отношения человека к
Богу, волновавшие людей за тысячи лет до нас, остаются всегда жгучими и
современными. Библейская Книга Иова, индийская Бхагавад-Гита или философия
Платона находят живой отклик в XX столетии.
Материализм не может не считаться со всеми этими фактами и вынужден
подчеркивать сложность соотношения между надстройкой и экономикой. Однако
именно последней он неизменно приписывает примат. "Раз возникнув, -
утверждает Энгельс, - религия всегда сохраняет известный запас
представлений, унаследованных от прежних времен, так как во всех областях
идеологии традиция является великой консервативной силой. Но изменения,
происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми,
следовательно, экономическими отношениями"\12\. Иными словами, возникают
верования на почве "базиса", сохраняются традицией и меняются тоже под
влиянием "базиса". Но конкретная история религии опрокидывает эту схему.
Наиболее яркие харизматические явления духовности отнюдь не легко увязать с
экономикой, а в отношении традиции они чаще всего открыто оппозиционны. Это
достаточно ясно видно на примере буддизма, христианства и ислама. Учение
Будды, Евангелие и Коран во многом порвали с общепринятыми верованиями, но
это вовсе не означает, что их новизна была обусловлена изменениями в
хозяйственных отношениях.
x x x
Будучи связана с определенной исторической, географической и этнической
средой, религия всегда чем-то возвышается над ней. Этим объясняется та
поразительная духовная общность, которая нередко возникает у народов,
разделенных психологическими, расовыми и историческими барьерами (пример
тому - сходство иудейских и кальвинистских общин). И наоборот - два народа
могут составлять расовое, экономическое, историческое и географическое
единство, а по своему религиозному сознанию существенно различаться.
"Мы видим, - пишет английский философ истории Кристофер Даусон, - целые
народы, переходящие от одной культуры к другой без существенного изменения
условий жизни, а на примере ислама мы видим обновление жизни силами,
зародившимися на бесплодной почве Аравии и изменившими всю жизнь и
социальный строй славянских горцев Боснии, малайских пиратов Ост-Индии,
высокоцивилизованных народов Персии и Северной Индии и диких негритянских
племен Африки. Главные барьеры между народами - не расовые, языковые или
географические, но различие духа: эллины и варвары, иудеи и неиудеи,
мусульмане и индусы, христиане и язычники. Во всех этих случаях существуют
разные концепции действительности, разная мораль и эстетические нормы,
словом, разный внутренний мир. В основе каждой цивилизации лежат два
духовных фактора: исторически сложившаяся общность мысли и действия и
внезапное озарение пророка или мыслителя. Опыт Магомета в пещере горы Гира,
когда он увидел, что человеческая жизнь кратка и ничтожна, как трепет
комариного крыла, в сравнении с величием и мощью Божественного Единства,
изменил жизнь огромной части человечества. Ибо народ, который трижды в день
слышит голос муэдзина, провозглащающего единственность Бога, не может
смотреть на мир теми же глазами, что и индуист, который обожествляет жизнь
природы в ее бесчисленных формах и смотрит на Вселенную как на проявление