Кто сказал, что ребенок не может требовать убежища? Пусть он послушает, и он сам услышит его мольбу! Но все это смешные пустяки: пусть мальчик не может, пусть мальчик не хочет просить убежища, пусть он даже просится уйти отсюда, - но если я сказала, что он отсюда не выйдет, и если я сама испросила для себя убежище, то всякий, кто против моей воли уведет отсюда моего сына, нарушит этим священные права этих мест. Разве убежище охраняет только меня, а не все мое добро? Или вы не вправе увести у меня лошадь, но вправе увести у меня ребенка? Нет, он также находится под моей охраной: мой ученый совет заверил меня, что пока он по малолетству не принят на рыцарскую службу {49}, закон велит матери быть над ним опекуном. Поэтому, я полагаю, ни один человек не может взять у меня отсюда моего подопечного, не нарушив этим прав убежища. Но даже если мое право убежища не может охранять сына, а сам он для себя убежища не просит, то все равно: так как закон поручает мне охранять его, то я вправе сама для него потребовать убежища. Разве закон дает опекуна ребенку только для охраны его земли и движимости, а не для заботы и попечения о нем самом, кому должны служить и земли и движимость? Если же нужны примеры {50}, чтобы получить для мальчика право убежища, то мне незачем искать их далеко. Вот в этом самом месте, где мы сейчас стоим и о котором спорим, может ли мой ребенок пользоваться его правом убежища, - в этом самом месте родился когда-то мой другой сын, нынешний король, здесь он лежал в колыбели, здесь он был сохранен для лучшей своей доли, дай бог, чтоб на долгие годы! Вы ведь знаете, что я не впервые в этом убежище; было время, когда супруг мой был разбит и изгнан из королевства, а я на сносях бежала сюда и здесь родила принца. Это отсюда я вышла приветствовать супруга, вернувшегося с победой, это отсюда я вынесла младенца-сына, чтобы отец впервые принял его в объятия {51}. И сейчас, когда царствует он, дай бог ему столько безопасности в его дворце, сколько было в этом убежище в те дни, когда царствовал враг!
Вот почему я намерена держать его здесь. Людской закон предписывает опекуну охранять несовершеннолетнего; закон природы велит матери беречь свое дитя; божий закон дает священные права убежищу, а оно моему сыну. Я боюсь отдать его в руки протектора, который уже завладел его братом: ведь если оба погибнут, то он сам станет наследником короны. Откуда этот страх, пусть никто не допытывается; во всяком случае я боюсь не больше, чем на это дает основание закон, который ведь недаром (как сказали мне ученые люди) запрещает человеку принимать опеку над теми, чья смерть сделает его наследником даже малого клочка земли, не говоря уж о королевстве. Больше я ничего не могу сделать; но кто бы ни был осквернитель этого святого убежища, я молю бога, чтобы он и сам вскорости почувствовал нужду в убежище, но не смог бы его достичь: А достичь его и быть силой выведенным оттуда, - этого я не пожелаю даже моему смертельному врагу" {В 1565 пространнее: "Против этой опасности вернейшею, если не единственною, защитою служит неприкосновенность этого места; с моего согласия мой сын никогда его не оставит, а кто против моей воли возьмет его отсюда (хоть не думаю, что дело дойдет до этого), тот осквернит великую святость убежища, и тогда я молю небеса, его блюдущие: пусть этот человек вскоре сам испытает нужду в неприкосновенном убежище, но пускай его схватят раньше, чем удастся ему войти в святую сень, - потому что укрывшемуся быть выведенным я и врагу не пожелаю".}.
Лорд-кардинал увидел, что королева чем дальше, тем больше раздражается, что она уже пылает и неистовствует и даже начинает говорить резкие слова против самого протектора; а так как этим обвинениям он не верил и не хотел их слушать, то он сказал ей наконец, что дольше об этом спорить он не намерен: если она согласна доверить герцога ему и другим лордам, здесь присутствующим, то он готов отдать и тело, и душу в залог его безопасности и сана; если же она решительно им откажет, то он тотчас уйдет отсюда со всеми спутниками, и пусть тогда, кто хочет, занимается этим делом. У него нет и не было никакого желания вовлекать ее в такое дело, в котором, как видимо ей кажется, всем, кроме нее самой, не хватает то ли ума, то ли честности: ума, если они по своей тупости не понимают намерений протектора, и честности, если они понимают его к принцу зложелательство, а все-таки хотят выдать мальчика в его руки.
Королева после этих слов стояла некоторое время в глубокой задумчивости. Ей показалось, что кардинал вот-вот уйдет, а остальные останутся, и что сам протектор {1565 добавлено: "с вооруженными слугами".} ждет вблизи и наготове; поэтому она и вправду подумала, что не сможет удержать сына при себе, и он немедленно будет взят отсюда; а чтобы отослать его еще куда-нибудь, не было уже ни времени, ни условленного места, ни приготовленных помощников, - ибо посольство застало ее врасплох, ничто не было заранее устроено, не искали даже, кто вывел бы принца из убежища, которое, полагала она, уже окружено со всех сторон, так что принцу не миновать быть схваченным по пути. Еще она подумала, что страхи ее могут оказаться и напрасными, а действия бесполезными или ненужными {В 1565 добавлено: "(как обычно думают даже в безнадежных случаях)".}; поэтому если уж суждено ей лишиться его, то лучше будет, решила она, отпустить его самой. А в верности кардинала и других присутствовавших лордов она не сомневалась, полагая, что хоть обмануть их и можно, но подкупить нельзя. Затем она подумала, что они будут бережнее наблюдать за ним и зорче следить за его безопасностью, если она доверит его им собственными руками {52}. И тогда она взяла юного герцога за руку и сказала лордам:
"Милорд-кардинал и вы все, милорды, я не настолько глупа, чтобы не доверять вашему уму, и не настолько подозрительна, чтобы сомневаться в вашей верности. И я хочу представить вам доказательство моего доверия: ведь если того или другого достоинства в вас не окажется, то мне это будет тяжким горем, королевству большой бедой, а вам великим позором. Вот перед вами этот благородный отрок {В 1565 добавлено: "мой сын и сын Эдуарда, еще недавно вашего обожаемого монарха".}, которого, несомненно, что бы там ни говорили, я могла бы здесь держать в безопасности. Несомненно и то, что там, за этими стенами, есть люди, которым так ненавистна моя кровь, что окажись ее частица в их собственных жилах, они выпустили бы ее своею рукой. А опыт учит нас, что жажда королевской власти не считается ни с каким родством: брат губит брата {В 1565 добавлено: "сыновья умерщвляют изгнанников, ближайшие родственники ссорятся из-за власти".}, и могут ли племянники полагаться на дядю? Каждый из этих детей защита другому, пока они находятся порознь, и жизнь одного - залог жизни другого. Уберегите одного, и спасены будут оба; а вместе им быть опаснее всего. Какой разумный купец доверит все свои товары одному кораблю? И вот, несмотря на все это, я сейчас передаю в ваши руки и его, и в его лице - его брата, и я буду просить вас за них перед богом и людьми. Верность вашу я знаю и мудрость вашу тоже; сил и средств для его защиты у вас при желании довольно, в поддержке у вас также не будет недостатка. Если вам трудно защищать его в другом месте, то оставьте его здесь; об одном только заклинаю вас, во имя доверия, которое всегда питал к вам его отец, и во имя доверия, которое теперь питаю к вам я сама: вы говорили, что страх мой слишком силен; постарайтесь же, чтобы ваш страх не оказался слишком слаб!" После таких слов она обратилась к сыну: "Прощай, мое милое дитя, и дай бог тебе заботливый присмотр! Дай мне поцеловать тебя перед уходом, потому что бог знает, когда придется нам поцеловаться вновь". С этими словами она поцеловала его, осенила его крестом, повернулась к нему спиной, заплакала и пошла прочь, оставив ребенка плачущим так же горько.