Жизнь Ливия производит впечатление сосредоточенной, кабинетной, мало связанной с пульсом времени. «У историка Рима нет истории», – констатировал в XIX в. автор одной из первых научных монографий о нашем авторе36. Были, однако, у этой жизни особенности, заставляющие доверять подобному впечатлению не до конца.
Первая из них связана с родиной Ливия – Патавием и с областью (римляне называли ее Циркумпаданой), центром которой этот город был. У римлянина, говорил Цицерон, две родины (О законах, II, 5). Одна – великая и славная Республика Рима, гражданином которой он является и которой обязан беззаветно служить на поприще гражданском и военном. Другая – местная община, поселение или город, где он появился на свет, в чью почву уходят корни и традиции его рода, где веками сплачивались воедино местные семьи, на поддержку которых человек опирается всю жизнь – и в юности, и в старости, и живя в Риме, и воюя на далеких границах. Связь с родной общиной носила не только практический характер, но и духовный, нравственный. В связях патавийцев со своей родиной этот последний элемент играл особенно значительную роль. Происхождение из Патавия ассоциировалось с нравственной чистотой (Плиний Младший. Письма, I, 14, 6; Марциал, IX, 16, 8), старинной солидарностью гражданского коллектива и патриархальностью нравов, в нем царивших, с верностью традициям республиканской свободы. В проскрипциях триумвиров гибли тысячи людей: жажда даровой наживы толкала на путь безнаказанных преступлений весьма многих – но прежде всего богачей из сословия всадников, стремившихся округлить и умножить свое достояние, достичь сенаторского ценза в миллион сестерциев. В Патавии в эти годы проживало 500 всадников, больше, чем в любом городе Италии, кроме Рима, но, как специально отмечали современники (Страбон, V, 1, 7), гражданские войны не пробудили здесь проскрипционных страстей и жажды шального преступного обогащения. В 41 г. легат Антония (и будущий историк и оратор) Асиний Поллион во главе значительной армии подошел к Патавию, потребовал денег и оружия и получил отказ от старейшин города. Тогда он «обратился через их голову к рабам, обещав им свободу и вознаграждение за донос на господ. Но рабы не последовали этому призыву, предпочтя верность господам свободе»37.
Город с такими нравами не мог сочувствовать политике принцепсов, в которой на протяжении всего первого столетия существования нового строя столь важную роль играл террор по отношению к старинным семьям республиканского происхождения. Отсюда, из Патавия, происходил вождь «последних республиканцев», уже знакомый нам Гай Кассий Лонгин; здесь, в своем родном городе, возрождал полузабытые древние местные обряды и культ свободы Тразея Пет – глава стоической оппозиции в сенате при Нероне (Тацит. Анналы, XVI, 21, 1);38 как показали просопографические исследования недавнего прошлого, ядро сенатской оппозиции Домициану в 80—90-е годы I в. н.э. с ее культом героев Республики – Брута и Кассия составляла группа сенаторов из Патавия и его окрестностей39.
Ливий сформировался в этой атмосфере, она не могла не сказаться на его творчестве, как бы ни старался он держаться в стороне от политики, от борьбы цезарианцев с республиканцами, от партий вообще. Ливий лишь мельком упоминает Цезаря, восхваляет Брута и Кассия (Тацит. Анналы, IV, 34, 3), не берется решать, принес ли Цезарь Риму больше пользы, чем вреда;40 император Август, не обинуясь, хотя и в шутку, называл Ливия «помпеянцем» (Тацит. Анналы, IV, 34, 3). Римская Республика выступает в его историческом труде как благо и ценность, гражданские войны, окончательно ее разрушившие и поглотившие, – как позор и бедствие, а становящийся императорский строй, если рассматривать его в виде альтернативы Республике и ее замены, – как нечто весьма сомнительное.
Тот факт, что «История Рима от основания Города» сохранилась лишь на треть и что пропали именно те книги, где должна была идти речь о кризисе республиканского строя, не может поколебать взгляда на Тита Ливия как на истинного патавийца – историка и защитника Республики, а на его труд – как на апологию этой Республики, – взгляд к тому же общепринятый, господствовавший и среди римских писателей, и в культурной традиции позднейшей Европы. Пропавшие книги не могли противоречить этому взгляду. Сам Ливий говорил в предисловии – и следовательно, имел в виду свой труд в целом, – что залогом и причиной успехов и роста Рима, его исторического величия является республиканское устройство. Историк Кремуций Корд, который жил при Тиберии и, следовательно, ссылаясь на Тита Ливия, имел в виду труд его еще в полном виде, оправдывал свои симпатии к защитникам Республики указанием на «Историю Рима от основания Города» как на прецедент (там же).
На первый взгляд, прямо противоречит этому выводу другая особенность биографии Ливия – его близость к императору Августу. Такая близость свидетельствуется прямыми и косвенными данными. К числу прямых свидетельств относится упоминание в «Истории Рима от основания Города» (IV, 19) об участии императора в работе историка; только что упомянутый рассказ Тацита о процессе Кремуция Корда указывает на отношения близости и доверия между Августом и нашим автором; Светоний в своей биографии императора Клавдия (41, 1) говорит, что последний много занимался историей, обратившись к ней по совету Ливия: в пору жизни Ливия в Риме Клавдий, внучатый племянник принцепса, в то время еще подросток, жил в императорском дворце на Палатине, и, если наш историк давал ему советы, значит, был он близок не только с самим Августом, но и с его семьей. Косвенным подтверждением тесной связи Ливия с императором является выразительное совпадение дат: работа над исторической эпопеей начинается в 27 г., т.е. в год официального провозглашения Августа правителем государства; Ливий покидает Рим и возвращается к себе в Патавий в 14 г., т.е. в год смерти своего покровителя. Вряд ли можно также не обратить внимания на то, что Ливий – не единственный писатель среди современников, чьей работой Август интересовался и на которую старался влиять; в том же положении находились Вергилий, Гораций, Меценат; Ливий, по-видимому, входил в дружеский кружок, члены которого общались с императором постоянно.
Близость эта существенна для понимания авторского замысла и общего характера «Истории Рима от основания Города». Благодаря ей коренное противоречие, которое лежало в основе принципата и о котором было подробно рассказано выше, – противоречие между принципатом как воссозданной и «очищенной» древней Республикой Рима и принципатом как прологом к космополитической монархии, оказалось перенесенным внутрь создававшейся Ливием эпопеи, в его жизнь, мышление и творчество. Известен случай, когда Август в угоду своим монархическим (скажем точнее: протомонархическим) замыслам заставил историка изменить трактовку одного из эпизодов древней истории Города41. Подчинять творчество писателей, вхожих в Палатинский дворец, и в частности создаваемый ими образ Рима, своим политико-пропагандистским расчетам было, по-видимому, для Августа определенным принципом: несколькими годами позже он так же заставил Горация написать IV книгу од; не исключено, что сходными мотивами объясняется появление патетического рассказа о комете Юлия в заключении «Метаморфоз» Овидия. Но чем настойчивей слышались в двуедином историческом образе принципата прагматически-политические мотивы, чем решительнее требовал Август, чтобы поэты и историки, им пестуемые, работали на эстетизацию и возвеличение его единодержавия, тем более отодвигался в дали идеала и окутывался эпическими обертонами тот второй, старореспубликанский Рим, с которым принципат был также исторически связан, прославление которого также входило в программу Августа, но который вызывал у больших художников, его окружавших, патриотизм и поэтическое одушевление не заказные, а искренние и потому далеко перераставшие прагматический «социальный заказ» принцепса – Рим «Энеиды» Вергилия и Рим III книги од Горация. Риму Тита Ливия предстояло занять место в том же ряду.
36. Taine H. Essai sur Tite Live. P., 1874. P. 1.
37. Немировский А.И. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1979. С. 181 (ссылка на: Макробий. Сатурналии, I, II, 22).
38. См. многочисленные комментарии к этому весьма темному месту, например: Borzák St. P. Cornelius Tacitus. Stuttgart, 1968. S. 380; гораздо убедительнее в издании: P. Cornelius Tacitus erklärt von Karl Nipperdey. B., 1892. Bd. 2. Ср. также: CIL, V, 2787.
39. Koestermann E. Tacitus und die Transpadana // Athenaeum. 1965. Vol. 43. Fasc. I—II, в первую очередь: S. 167—175.
40. Сенека. Вопросы изучения природы, V, 18, 4: «Как многие говорили в народе об отце Цезаря, а Тит Ливий закрепил и в письменном виде, нельзя решить, что было лучше для государства – производить ему на свет сына или нет».
41. Dessau H. Livius und Augustus // Hermes. 1906. Bd. 41. H. 1.