а и Рема есть не что иное, как наивная попытка со стороны древней квазиистории объяснить странное возникновение города в столь неудобном месте и вместе с тем связать происхождение Рима с общей метрополией Лациума. История должна прежде всего отбросить такие басни, выдаваемые за настоящую историю, а в действительности принадлежащие к разряду не очень остроумных выдумок; но ей, быть может, удастся сделать еще один шаг вперед и, взвесив особые местные условия, высказать определенную догадку не об основании города, а о причинах его быстрого и поразительного развития и его исключительного положения в Лациуме. Рассмотрим прежде всего древнейшие границы римской области. К востоку от нее находились города Антемны, Фидены, Цэнина, Габии, частью удаленные от ворот Сервиева Рима менее чем на одну немецкую милю; стало быть, границы округов должны были находиться подле самых городских ворот. С южной стороны мы находим на расстоянии трех немецких миль от Рима могущественные общины Тускула и Альбы, поэтому римская городская область, как кажется, не могла заходить в этом направлении далее Клуилиева рва, находившегося в одной немецкой миле от Рима. Точно так же и в юго-западном направлении граница между Римом и Лавинием находилась у шестого милевого камня. Между тем как римская территория была заключена в самые тесные границы со стороны континента, она, напротив того, исстари свободно тянулась по обоим берегам Тибра в направлении к морю, не встречая на всем протяжении от Рима до морского берега ни какого-либо старинного центра другого округа, ни каких-либо следов старых округовых границ. Правда, народные сказания, которым известно происхождение чего бы то ни было, объясняют нам, что принадлежавшие римлянам на правом берегу Тибра «семь деревень» (septem pagi) и значительные соляные копи, находившиеся близ устьев реки, были отняты царем Ромулом у жителей города Вейи и что царь Анк возвел предмостное укрепление на правом берегу Тибра, на так называемом Янусовом холме (Janiculum), а на левом берегу построил римский Пирей — портовый город при «устье» (Ostia). Но тому, что владения на этрусском берегу уже в глубокой древности входили в состав римской области, служит более веским доказательством находившаяся у четвертого милевого камня впоследствии проложенной к гавани дороги роща богини плодородия (Dea Dia), где в древности справлялся праздник римских земледельцев и где издавна же находился центр римского земледельческого братства; действительно, именно там с незапамятных времен жил род Ромилиев, бесспорно самый знатный среди всех римских родов; в то время Яникул был частью самого города, а Остия была колонией граждан, т. е. городским предместьем. И это не могло быть простой случайностью. Тибр был природным торговым путем Лациума, а его устье у бедного удобными гаванями прибрежья неизбежно должно было служить якорной стоянкой для мореплавателей. Сверх того, Тибр с древнейших времен служил для латинского племени оборонительной линией для защиты от нападений северных соседей. В качестве складочного места для занимавшихся речною и морскою торговлею латинов и в качестве приморской пограничной крепости Лациума Рим представлял такие выгоды, каких нельзя было найти ни в каком другом месте: он соединял в себе преимущества крепкой позиции и непосредственной близости к реке, господствовал над обоими берегами этой реки вплоть до ее устья, занимал положение одинаково удобное и для лодочников, спускавшихся вниз по Тибру или по Анио, и для мореплавателей (так как морские суда были в ту пору небольших размеров), а от морских разбойников доставлял более надежное убежище, чем города, расположенные непосредственно на берегу моря. Что Рим был обязан если не своим возникновением, то своим значением этим торговым и стратегическим преимуществам, ясно видно по многим другим указаниями, гораздо более веским, чем данные сказаний, которым придан вид исторической истины. Отсюда происходят очень древние сношения с городом Цере, который был для Этрурии тем же, чем был Рим для Лациума, а впоследствии сделался ближайшим соседом Рима и его собратом по торговле; отсюда объясняются и необыкновенное значение моста через Тибр и вообще та важность, которую придавали в римской общине постройке мостов; отсюда же понятно, почему галера была городским гербом. Отсюда вела свое начало старинная римская портовая пошлина, которая исстари взималась в Остийской гавани только с того, что привозилось для продажи (promercale), а не с того, что привозилось собственниками груза для его личного потребления (usuarium), и которая, стало быть, в сущности была налогом на торговлю. Отсюда, если мы заглянем вперед, объясняется сравнительно раннее появление в Риме чеканной монеты и торговых договоров с заморскими государствами. В этом смысле Рим действительно мог быть тем, за что его выдают народные сказания, — скорее искусственно созданным, чем возникшим сам собою городом и скорее самым юным, чем самым старым из латинских городов. Не подлежит сомнению, что местность уже была отчасти обработана, и как на Альбанских горах, так и на многих других возвышенностях Кампании уже стояли укрепленные замки в то время, когда на берегах Тибра возник пограничный рынок латинов. О том, чем было вызвано основание Рима — решением ли латинской федерации, гениальной ли прозорливостью всеми забытого основателя города, или естественным развитием торговых сношений, — мы не в состоянии высказать даже простой догадки. Но к этому взгляду на Рим как на рынок Лациума примыкает другое соображение. На заре истории Рим противопоставляется союзу латинских общин как единый замкнутый город. Латинское обыкновение жить в незащищенных селениях и пользоваться общим укрепленным замком только для празднеств или для собраний или в случае опасности стало исчезать в римском округе, по всей вероятности, гораздо ранее, чем в каком-либо другом месте Лациума. Причиной этого было не то, что римлянин перестал сам заниматься своим крестьянским двором или считать свою усадьбу за свой родимый кров, а то, что нездоровый воздух Кампании заставлял его переселяться на городские холмы, где он находил больше прохлады и более здоровый воздух; рядом с этими крестьянами там, должно быть, исстари часто селилось также многочисленное неземледельческое население, состоявшее и из пришельцев, и из туземцев. Этим объясняется густота населения древней римской территории, которая заключала в себе самое большое 5½ квадратных миль частью болотистой и песчаной почвы, а между тем уже по древнейшим городским уставам выставляла гражданское ополчение из 3 300 свободных мужчин и, стало быть, насчитывала, по меньшей мере, 10 тысяч свободных жителей. Но этого еще мало. Кто знает римлян и их историю, тому известно, что своеобразный характер их общественной и частной деятельности объясняется их городским и торговым бытом и что их противоположность остальным латинам и вообще италикам была преимущественно противоположностью горожан и крестьян. Впрочем, Рим не был таким же торговым городом, как Коринф или Карфаген, потому что Лациум, в сущности, земледельческая страна, а Рим и был и оставался прежде всего латинским городом. Но то, чем отличался Рим от множества других латинских городов, должно быть, без сомнения, приписано его торговому положению и обусловленному этим положением духу его гражданских учреждений. Так как Рим служил для латинских общин торговым складочным местом, понятно, что наряду с латинским сельским хозяйством и даже преимущественно перед ним там сильно и быстро развивалась городская жизнь, чем и была заложена основа для его особого положения. Гораздо интереснее и гораздо легче проследить это торговое и стратегическое развитие города Рима, чем браться за бесплодный химический анализ древних общин, которые и сами по себе незначительны и мало отличаются одна от другой. Это городское развитие мы можем распознать в некоторой мере по указаниям предания о постепенно возникавших вокруг Рима валах и укреплениях, сооружение которых, очевидно, шло рука об руку с превращением римского общинного быта в городской.