История римской литературы Том II

Наконец более десятка басен представляют собой более или менее пространные рассказы, представляющие самостоятельный художественный интерес и лишь по традиции снабженные маловыразительной моралью. Их источники разнообразны. Басня "Меркурий и две женщины" (А, 3) развивает распространенный сказочный сюжет о тотчас исполняемых нелепых людских желаниях. Басни "Эзоп — толкователь завещания" (IV, 5) и "Симонид, потерпевший кораблекрушение" (IV, 23), приближаются по типу к хрии. Другой рассказ о поэте Симониде (IV, 26), а также чувствительная повесть "Два жениха — богатый и бедный" (А, 14) восходят к ареталогиям — религиозным легендам о чудесах, творимых тем или иным богом (Диоскурами в IV, 26, Венерой в А, 14). Из каких-то греческих сборников заимствованы анекдоты о враче-шарлатане (I, 14 — "Сапожник-врач") и о том, как театральная публика не сумела отличить настоящего поросячьего визга от подделки под него (V, 5 — "Шут и мужик"). Таково же происхождение исторического анекдота о Деметрии Фалерском и Менандре (V, 1). Напротив, басни II, 5; III, 10; V, 7; А, 8 не имеют греческих образцов и почерпнуты из римской жизни. Басня "Цезарь и служитель" (II, 5), где действует император Тиберий, и "Флейтист Принцепс" (V, 7) — о музыканте, который принял на свой счет хвалы, возносимые принцепсу-императору, — излагают случаи, которые Федр мог видеть своими глазами; сложный судебный казус, описанный в III, 10, по словам Федра, случился на его памяти (но тут несомненно и влияние школьных тем кон-троверсий); рассказ А, 8 о Помпее и его воине обрабатывает тему солдатского анекдота. Вот для образца басня V, 7, принадлежащая к числу лучших произведений Федра.

Когда душа, пленясь случайной милостью,
В надменное впадает самомнение,
То все смеются легковерью глупому.
Один флейтист, носивший имя Принцепса
И в флейтной пляске вторивший Бафилловой,
Однажды па играх (на каких — не помню уж)
Свалился неожиданно с подъемника
И ногу сломал, хотя куда охотнее
Обеими бы флейтами пожертвовал.
Его на руках, стенающего жалобно,
Несут домой. Проходит много месяцев,
Пока леченье избавило от немощи.
Тем временем разборчивые зрители
Соскучились о том, кто звучной флейтою
Умел прибавить бодрости танцовщику.
Один из знати как раз готовил зрелища:
Узнав, что Принцепс вновь способен выступить,
Добился он деньгами и уговорами,
Чтоб тот на этих играх вышел к публике.
День наступил, разнесся по театру слух
О Принцепсе. Одни твердят, что умер он,
Другие — что вот-вот на сцену выступит.
Дан занавес. Под грохоты громовые
Заводят боги речь свою обычную,
А следом хор выходит с песней новою,
И вот слова, которые в ней пелися;
"Рим, возликуй о здравствующем принцепсе!"
Все рукоплещут, встав. А Принцепс, думая,
Что речь о нем, шлет поцелуи в публику.
Поняв дурацкую ошибку, всадники
Со смехом повторенья песни требуют.
Песнь повторяют. Принцепс так и стелется
По сцене. Всадники, издеваясь, хлопают.
Народ сначала думал, что старается
Он получить венок; узнав же истину,
Его, одетого в тунику белую,
И даже в белые башмаки с обмотками,
Гордящегося божескими почестями,
Со сцены в шею прогоняют тотчас же.

Любопытно, что в анекдотах такого рода Федр мало считается с исторической точностью (или хотя бы с традицией), так же как в баснях о животных он мало считается с натуралистической точностью. Эзопу он приписывает диогеново "Ищу человека" III, 19), Симониду-изречение Бианта "Все мое ношу с собой" (IV, 23), Сократу — мысль Фемистокла о редкости дружбы (III, 9). Барс у него наедается хлебом (III, 2), собака видит свое отражение в воде, по которой она плывет (I, 4), а травоядные корова, коза и овца охотятся вместе со львом на оленя (I, 5).

Таким образом, басни Федра представляют собой пеструю смесь разнородных элементов: к басням в собственном смысле слова присоединяются хрия, этиология, пародия, диатриба, ареталогия, заметки о нравах животных, исторические анекдоты. Чем позднее книга басен, тем богаче ее материал. В III книге преобладают притчи об Эзопе, в IV — этиологии, в V — анекдот и диатриба. К этому разнообразию Федр стремился сознательно (вспомним II, пр. 9-10: "а если что и вставлю для того, чтоб слух порадовать речей разнообразием..."); и можно даже предположить, что он имел прямое намерение возродить древний жанр "смеси", образцами которого были греческие диатрибы Мениппа и римские сатуры Энния.