Мне все время не хватало того, что Чехов называл сестрою таланта, — краткости, хотя братишка ее все-таки присутствовал.
Придумаю какой-нибудь остроумный оборот, а потом размазываю его на пять куплетов, разжевываю в кашу — все боюсь, что не поймут. Вот этот комплекс, эта дурацкая боязнь быть непонятым и мешает больше всего.
Но самое главное — это вымученность. Как только чувствуешь, что не стихи ведут тебя, а ты их сидишь и придумываешь, так надо тут же бросать это дело. Кто-то из умных сказал: «Стихи можно писать только тогда, когда их НЕЛЬЗЯ не писать» (так и хотелось подписать: «Ленин»).
Я много раз видел, как где-нибудь в темном холодном автобусе во время длинного переезда Андрей, который может спать в любом месте и в любое время, вдруг поднимал голову, на ощупь находил свой очередной толстый блокнот и записывал, буквально не открывая глаз, строчку или две.
Вот так рождается большинство его песен, от которых потом стонет полстраны. Они рождаются САМИ.
Несколько лет назад, когда «Машина» еще состояла при Росконцерте, какое-то тогдашнее начальство настоятельно порекомендовало Макару написать к готовящемуся юбилею по случаю победы над ФРГ пламенную песню.
Он потом сам рассказывал, что честно пытался, ничего не вышло: очень трудно писать по приказу, да еще о том, чего сам не пережил. Самое интересное, что месяца через три песня все-таки была написана, но получилась оно САМА. И какая песня! «Я не видел войны — я родился значительно позже…» — одна из самых честных и лучших. Года три она украшала концерт, в общем-то, рок-музыки, и ни один растрепанный фан не крикнул в это время: «Поворот» давай!».
Шикарную песню Андрей написал и для документального фильма о фронтовых кинооператорах, тоже пропустив ее по-настоящему через себя — так уж он работает. Прозрачные, чистые образы — каждый раз думаешь: как же это я сам не додумался?
И чем проще и доходчивей была песня, тем с более парадоксальной страстью народ бросался ее толковать. Конечно, было это во время информационного голода и застоя, сказывалась жажда свежего воздуха, и когда его не было, люди пытались его придумать.
Шел Андрей Макаревич как-то по улице во время дождя. Небо серенькое, дождик тоже какой-то ненастоящий, настроение — так себе. В общем, довольно неважно все. Придумалась песенка о том, что вот, мол, — дождик, небо — серенькое, все — так себе.
Не песенка, а баловство, разминка ума. Она и не игралась практически, а народ все равно узнал.
Это было время, когда «Машину» с удовольствием, достойным лучшего применения, долбали все кому не лень. Только что прогремела ураганная статья «Рагу из синей птицы», подписанная целой дюжиной сибирских деятелей культуры, больше половины из которых, как потом выяснилось, на тех концертах в Красноярске вообще не бывали, а просто выполняли чье-то указание. Не хочется даже кратко пересказывать: отвращение охватывает. В общем, статья плохая. Помещение редакции «Комсомолки», напечатавшей этот пасквиль, было завалено злобными ответными письмами в защиту группы.
В очередной раз «Машина» обрела мученический венец и статус борца за свободу. Уже тогда говорили, что песни Макаревича даже не двусмысленные, а «трехсмысленные». И тут появляется песня про дождик…
Народ не обманешь! И ежу понятно — песня про Сталина.
— Про какого Сталина, про Хрущева! — кричали другие. Третьи молчали, снисходительно улыбаясь: чего с дураками спорить. Ведь совершенно ясно: песня про Брежнева.
Ожидавшиеся после выступления «Комсомольской правды» ужасающие репрессии не последовали, что-то там у них не сработало, налаженный механизм засбоил, но зато группу стали душить худсоветами.
Почти перед каждой поездкой или незначительным обновлением репертуара устраивалась «сдача программы».
Обставлялось это все помпезно: в огромном зале на полном комплекте аппаратуры со светом и дымом артисты за полтора часа в сотый раз должны были доказать свое право выступать перед зрителями. А в зале находилось человек десять-пятнадцать — комиссия. Затем в специальной комнате с бутербродами и «Фантой» (боюсь, что и не только «Фантой») происходила комедия обсуждения. Допускались туда из наших только А.В. Макаревич и В.И. Директор, остальные в волнении топтались в местах для курения. Насколько я помню, ничего конкретного не говорилось. Расплывчатые формулировки «подработать», «обратить внимание» и т. д.
Позже они усовершенствовали тактику, увеличив комиссию до сорока и более членов. Тогда, сославшись на отсутствие кворума, можно было спокойно перенести прослушивание на недельку-другую вперед. Причем об этом сообщалось почему-то уже после концерта. Наверно, посчитаться заранее было трудновато (ой, это я себя три раза посчитал), а солнечное искусство «Машины» благотворно влияло на математические способности — тут-то все и выяснялось.