Долго я мучился от собственной бездарности. Как же так, ведь все у меня было: и переживания, и нежность, и кое-какая страсть — а лучшая песня всех времен и народов так и не вышла.
Но мы не привыкли отступать — так, кажется, пелось в ныне уже покойном киножурнале «Хочу все знать». Коль у меня не получилась лучшая песня, попробую-ка написать самую худшую.
Если вы думаете, что написать худшую песню проще простого, вы глубоко заблуждаетесь. Оказалось, гораздо труднее, чем я ожидал. Для начала пришлось себя представить лопоухим болваном, мучающим композиторов безумными текстами, вжиться покрепче в этот образ. Это-то мне удалось без труда. Достаточно было дня три кряду посмотреть телевизионные музыкальные программы и купить пиджак в крупную полоску. Затем по всем правилам я должен был на последние деньги приобрести подержанную пишущую машинку или по крайней мере обзавестись парой толстых поэтических тетрадей. Выбрал второй вариант (по жабьему принципу). Дальше уже все как по маслу покатило: придумал «либретто», за каких-то два месяца при помощи силлабо-тонического стихосложения облек его в поэзию, отшлифовал по углам, подбил бабки, спустил на тормозах на мягких лапах, провентилировал вопрос, посмотрел на мир широко открытыми глазами, вызвал на ковер и изящно переписал одноцветной шариковой ручкой. Получился вот такой шедевр:
Вот примерно в таком разрезе, а особенно, как я считаю, удался припев:
Причем в первоначальных вариантах вместо «купим с тобою…» было «стану ходить за тобой как араб», но, твердо решив воздержаться от политики и национального вопроса, я переделал на бесполый «шкап».
Полюбовался на произведение, представил, как поет его какой-нибудь серьезный певец в сопровождении оркестра, и так мне стало приятно — прямо кайф. Уж так плохо написано, что очень хорошо. Кайф наоборот.
Мне еще в армии узбек один рассказывал анекдот: «Жил-был один пастух. Курил анашу с самого рождения. Курил анашу с самого первого утра и до тридцати семи лет. И, видимо, к ней привык. А потом в день своего тридцатисемилетия встал с утра и хотел покурить, а анаши-то и нет, кончилась вся. Послал он вниз в деревню мальчишку, а тот вернулся только под вечер. Таким образом пастух впервые за тридцать семь лет целый день не курил. И такой от этого словил кайф! Кайф наоборот».
Итак, закончил я творческий процесс, отпечатал в трех экземплярах, название придумал залихватское «Песнь о любви» и побежал всем показывать. Однако настоящего искрометного успеха не имел. «Слабовато, — говорят, — а местами не в размер». И никто ведь не сказал: «Козлиная ты рожа!»
Я, честно говоря, такой критики не ожидал. Обескуражился. А меня утешают: «Ладно уж, не расстраивайся — бывает хуже».
Как же, думаю, хуже? Опять не получилось? Еще раз перечитал — хуже некуда. Расстроился по-настоящему: ни хрена из меня не получается. Но я упрямый, это дело сразу не бросил.
Работали мы в одном концерте с композитором, автором нашумевших шлягеров «Вишневая метель» и «Татьянин день», в общем, с Мигулей. Сидит он как-то у рояля между концертами, что-то наигрывает, тут я к нему со своим эпохальным и подкатился. «Вот, — говорю, — Володя, текст не посмотрите?» Он видит, что я не с улицы, а вроде как при артистах, поэтому сразу-то не погнал. После первых двух строчек его перекорежило всего. Я обрадовался, но скрываю. Он взял пару аккордов и говорит: «Как-то у вас тут с размером — не того». Я его горячо заверил, что в одну секунду подработать могу, только бы музыка была хорошая (на самом-то деле я над размером целый месяц бился, все старался, чтоб погадостнее вышло).