12. Ты же видишь поднимающееся против тебя сильное движение среди архиереев и большой ропот из-за этого дела, постоянно достигающий моих ушей. Предложить им что-либо справедливое в противовес и для прекращения выдвинутых против тебя обвинений я лично не имею абсолютно никакой возможности; а у них, помимо этого [обвинения], есть еще много других — разнообразных и самых серьезных, — из которых каждого в отдельности, как они утверждают, достаточно для твоего низложения, поскольку все они равно основываются на священных канонах. Эти обвинения разносятся повсюду, развязывают языки твоих недоброжелателей и приносят немало мучений и горестей моей душе».
13. Придя от этих слов в сильное замешательство и весьма встревожившись, Каллист стал день и ночь думать — в одиночку и с ближайшим окружением, — что бы такого предпринять, и разрывался между двумя мыслями, производившими в его уме сильную бурю и волнение. Он говорил, что наличие двух митрополитов в одной митрополии ни канонами и законами божественных отцов не дозволяется, ни в общепринятых обычаях не содержится в качестве прецедента, но есть нечто абсолютно странное, чудовищное и непристойное нарушение отеческих традиций.
14. «Так что, если мы, [— говорил он, — ] извергнем из сана Каллиста и обратно заменим его Симеоном, он сразу же приедет, будет кричать и оскорблять нас и потребует вернуть все подарки, которые он дал нам за архиерейское достоинство и которыми купил себе митрополию. Это острее многих мечей и вместе с невыносимым стыдом причиняет моей душе великую печаль. Ибо те епископы, которые еще прежде исследования наших приговоров и прежде, чем открылись выдвигаемые против нас обвинения, жестоко угрожали вонзить в нас зубы, и те, кто готовится обрушить на нас порицания, еще худшие выдвинутых — [а именно, вменить нам в вину] не какое-то простое и единичное нечестие, но разнообразное и абсолютно невыносимое, — чего только не скажут, когда выйдет на свет то, о чем все справедливо шепчутся, но что, возможно, еще скрыто за некими неясностями и сомнениями?
15. Я, однако, тому удивляюсь у этих бестолковых и злорадных людей, как они не замечают своих собственных бесчестных поступков и при этом пристально всматриваются в мои и радуются поношениям в адрес меня, а особенно — как упрекают меня в ереси мессалиан, не прекращая клеветать на меня снова и снова, и все крутятся и крутятся вокруг одного и того же попрека. Ибо когда-то давно, в самом начале моего патриархата, в царствование Кантакузина, когда не прошло еще и года, они, навострив против меня свой порочный и весьма несносный язык, впервые вменили мне в вину эту мессалианскую ересь, и тогда же с бесчестием прогнали бы меня с этого патриаршего престола, если бы не поняли, что по неразумию помогают общим врагам моей и их новоявленной церкви, и не отказались [от первоначального намерения].
16. Вот то, что проклятые бездельники в первый раз выставили против меня; во второй же раз они к этой ереси мессалианства прибавили еще другие, худшие прежних [обвинения] и, разбушевавшись против меня пуще прежнего, окончательно прогнали с патриаршества, чтобы не сказать — и из самой жизни, если бы это было для них возможно. Ибо мое тогдашнее тайное бегство в Галатскую крепость латинян сохранило меня в живых до сего дня. Когда же они узнали, что я прибыл на Тенедос к императору Палеологу, то и тогда не успокоились, но в посланиях и устами глашатаев предавали меня анафемам. Предупредив монахов горы [Афон], они прогнали меня и оттуда, повсюду провозглашая меня мессалианином.
17. Когда же император воспринял недавно унаследованную от отцов власть, то, прибыв с ним вместе с Тенедо-са, я встретил с их стороны большое сопротивление: среди прочего они отвергали меня и как мессалианина. А когда император так или иначе успокоил этот спор и мятеж, то с горы Афон снова пришли — и раз, и два — письма от живущих там избранных монахов, приписывающие мне все ту же единственную ересь, то есть мессалианство.
Я не[2410] потерпел и краем уха слушать эти обвинения, но, полагаясь на благоволение ко мне императора, с бесчестием выслал [клеветников из города]. Теперь, однако, когда и сам император, вынуждаемый ими, разозлился и гонит меня, мне ничего другого не остается, чтобы в достаточной мере предотвратить [их нападки], пока я не устрою свои дела согласно собственным представлениям, кроме как сделать то, чего никто из них, как мне кажется, не ожидает.