18. А это значит — предать их анафеме и отлучению от церкви и перенаправить их мысль на то, чтобы стараться о себе самих, а не бороться против нас».
Приняв это решение, он тотчас привел его в действие. На заре следующего дня он созвал собрание священников и людей из народа, живших поблизости от знаменитой церкви Премудрости Божией. Став посреди этого театра, он без какого-либо вступления и разумного обоснования провозгласил отлучение и предал анафеме тех епископов, которые отступили от общения с ним, обвиняя его в различных [беззакониях] и прежде всего — в гнусной ереси мессалианства.
19. Но, сказав и сделав такое вопреки всем канонам и законам, он себя самого показал истинным виновником преступления. Так решили и епископы, когда услышали это, и сам император. Ибо ему следовало бы проявить мужество и пойти навстречу расследованию, требовать доказательств и, по мере возможности, опровергать обвинения как ложные; а он, явным образом уклоняясь от судебного разбирательства, прибегал, как это было у него в обычае, к бессмысленным оскорблениям и вовсе бесполезным для себя отлучениям, как к щиту против угрожающего ему стыда и временному выходу из бедственного положения.
Затем некоторые из епископов обоснованно противопоставили его несправедливым обвинениям и отлучениям справедливые и предали окончательному низложению этого бесовестного человека, который всегда скорее гордился разнузданностью своего языка, нежели стыдился ее. Однако, поскольку не только императору было ясно, что на безрассудство и детскую глупость не стоит отвечать тем же самым, судебный процесс повис в воздухе до прибытия вызванных епископов.
20. Патриарх же, стыдясь разносимой многими дурной молвы, сидел теперь совершенно безвылазно дома, подвергая [свое] будущее еще большим угрозам. Я уж не говорю о том, сколько он всего выдумал и произнес недостойного, являя необузданным языком свой образ мысли. Однако у слышавших [его речи] возникало недоумение: почему он смотрел на все другие обвинения как на второстепенные и лишь обвинение в ереси мессалианства не выпускал из головы и считал чрезвычайно важным? Одни думали так, другие иначе, но в конечном счетевсе согласились, что это было его давним больным местом и он многажды был обвиняем в этом многими нездешними, а теперь обвинение приобрело уже непреодолимую силу, поскольку обличение пришло от своих, домашних, как это было засвидетельствовано и подтверждено в обращении епископов к императору.
21. Ибо люди патриарха среди прочих [обвинений] против патриарха говорили и о том, как [вел себя некий муж], облеченный в монашескую схиму, по прозванию Скорпий, о котором много и часто говорили как другие, так и проводящие подвижническую жизнь на горе Афон, и из-за которого ими были посланы в Константинополь патриарху и епископам два или три томоса и открытых обвинения, сообщавшие страшные и весьма отвратительные вещи, не только для ушей христиан абсолютно невыносимые, но и для самых безбожных варваров омерзительные.
22. Итак, говорят, что когда этот [Скорпий] приезжал в Константинополь из [земель] трибаллов и других мест, где в тайне подоліу проживал, он у одного лишь патриарха Каллиста бывал гостем и сотрапезником, устроителем и участником тайных оргий. Затем он выходил оттуда в сад и присаживался помочиться на зеленые травы и растения, которые готовящие разнообразные блюда для стола патриарха [повара] добавляют в кастрюли из-за их природного аромата.
23. «И когда мы, — говорили они, — и раз и два задали ему вопрос о причине его дерзкого поступка, он сказал, что в этом нет ничего нового, так ведь и собаки и кошки мочатся в эти травы, и фекалии животных и людей выливаются в них, где попало, и нет ничего, что бы этому помешало».
И это — то, что услышали спрашивающие, как они говорят. А что они видели у него и предавали молчанию, ничего об этом не спрашивая, будучи убеждены в том, что это было слишком нечестивым и скверным и очевидно сделаным по наущению дьявола, а епископам сообщили и растрезвонили, то пусть лучше останется невысказанным[2411]. Ибо читавшие и пересказывавшие эти Томосы знают, что это — практика гнусных мессалиан.
24. Мы ведь помним, как при патриархе Иоанне около пятнадцати лет назад к нам был доставлен с Афона Томос, скрепленный подписями почти всех тамошних избранных мужей, и прежде всего Исаака, занимавшего тогда должность прота, а также божественного мужа, архиерействовавшего и епи-скопствовавшего там по благодати Духа[2412]. Документ этот поименно указывал нашему священному синоду на все тех, кто, надев личину благовения, незаметно пролезал в святые места этой [Афонской] горы, и кто стал затем известен, совратив многих тамошних простецов в эту свою гнусную ересь. И когда все они были собраны в одном месте, и нечестие их было публично обличено, те из них, кто признал свое нечестие и клятвенно отказался от него, были прощены и по-прежнему остались на горе; а те, кто не признал, были высланы оттуда против их воли и со всем бесчестием, за исключением тех, кто утаился, покрываемый своими сообщниками.