44. Другие же отнюдь не стесняются рассказывать о них более подробно, но очевидным образом возлагают вину на демона, которому, поскольку он сделался злым вследствие развращения его воли, выпал как бы вечный жребий быть вождем самых разнообразных ересей, восстающих тут и там против церкви Божией, и делать все самое дурное, что в его власти, и одновременно подбивать в тот же день лепить «святых», а в особенности из тех, кто ему же и передал руководство [в делах] религии и кого вся их жизнь и все слова и дела давно вычеркнули и удалили из лика православных, не говоря уж о том, скольким анафемам — и от скольких патриархов и епископов — они подпали, когда ересь уже возникла, и как были посланы в вечный огонь.
45. Так все это было. Я же теперь возвращаюсь вот к чему.
Владеющие крепостью Галата [латиняне], с тех пор как ухватились за незначительный и случайный повод — я имею в виду раздор между двумя императорами Андрониками или, скорее, бунт младшего против собственного деда, а затем второй [раздор], который после смерти тех [Андроников] начал Кантакузин против молодого императора и его матери, — всевозможными и разнообразными хитростями обманывали сперва одних, потом других, обольщали их разными соответствующими текущему моменту обещаниями: советов, больших денег, военной помощи и тому подобного, не говоря уж о скрытых угрозах, против которых исскусство убеждения порой бывает не очень-то действенным, — и то к одной партии присоединялись, то снова склонялись к другой, и попеременно обманывали одну и другую, когда сознательно, когда не очень, если обстоятельства времени давали словам и действиям не должный ход. Действуя таким образом, они незаметно расширили пределы своей изначально весьма незначительной и скромной территории и оградили их сперва деревянными частоколами и глубокими рвами, а затем — высокими, твердыми и неприступными стенами.
46. Начав отсюда, они уже не знали никакой меры для своей жадности, но один за другим строили новые небывалые и грандиозные планы. Поэтому они ухватились и за третий представившийся повод, то есть спор Кантакузина с молодым Палеологом за единовластие, и присоединились к молодому [императору], который жил тогда на острове Тенедос, можно сказать, на положении ссыльного. Предварительно связав его клятвами и получив от него все желаемые письменные обязательства, они затем тайком совершили то, за что им было впоследствии заплачено всяческим расположением, оружием и большими суммами денег.
И не только это, но и другой латинянин, их единоплеменник и единомышленник[2424], владевший одной триерой, проводивший жизнь пирата и от этого обогащавшийся, также воспользовался настоящим случаем как подарком судьбы и, прибыв на Тенедос, подобными же обещаниями приобрел расположение императора. Когда же этот молодой император стал править единовластно, то и те, и другой сполна получили обещанное: первые смогли распространять территорию их крепости, насколько было возможно, в длину и в ширину, на запад, север и восток; а второй стал зятем императора по сестре и одновременно получил за ней Лесбос в качестве приданого.
47. Таковые и столь разнообразные ужасные бедствия постигли несчастных византийцев или, скорее, всех вообще ромеев, изливаясь, как из грязного и горького источника, из тирании, которую тогдашние властители практиковали в делах государственного правления и божественных догматов, подняв бурю самых жестоких гонений против всего благого, из-за чего, я полагаю, и Бог убавил Свое попечение [об империи].
Поэтому и всякий род образованности прогнан, а добродетель, как и любое похвальное добро, обратилась в свою противоположность, и среди почти всех ромеев, которыми являются гражданами нового государства, распространились новые и чуждые обычаи, не имеющие ничего общего с разумностью, просвещенностью и надлежащим порядком прежнего царствования и общественного устройства.
48. А что сказать об одежде, насколько и здесь все беззаконно, и как далеко образ жизни [ромеев] отошел от известного и привычного, так что уже и не понять, кто принадлежит к ромеям, а кто — к другим народам! Ибо одежда ромеев не сделалась ни чисто персидской, ни совсем латинской, ни вполне готской, ни какой-нибудь там трибалльской, мизийской или пэонийской, но [взяла понемногу] от всех, и весь этот, так сказать, диапазон музыкальной гармонии и красоты превратился в наши времена в нечто противоположное — [беспорядочное] смешение и нагромождение. И мы уже видим в наших священных пределах, как дети наших друзей головными уборами походят на латинян, тогда как все тело их одето по-персидски или по-мидийски, а назавтра — наоборот, так что одни и те же выглядят то так, то этак, то вообще не пойми как — уродливо и необычно, — по собственному произволу каждого. Я думаю, Бог попустил ромеям пасть так низко, чтобы бедственное состояние их души и всевозможная шаткость и непостоянство в божественных догматах церкви проявились в таких заметных с первого взгляда и первой же встречи внешних формах, и они таким образом сами бы стали своими обвинителями.