Поэтому должно теперь возвратиться туда, откуда наше повествование недавно уклонилось и где приостановило свой ход.
5. Итак, поскольку зима[2447] оказалось очень суровой и снега было так много, что он завалил почти все дома, император дольше пробыл на Тенедосе, устраивая там и другие дела, но больше всего заботясь дальнейшим содержанием под стражей своего шурина, императора Матфея. Он решил увезти его в Ми-тилину, чтобы его там сторожил латинян Гатгилузий, который был его зятем по сестре и наместником на всем острове Лесбос.
6. Когда это было сделано, император снова пошел из-за Гирканова сына в Фокею[2448], но вернулся, не осуществив ничего из того, что хотел. Так закончилась зима.
Когда же император вернулся оттуда, уже в начале весны, в Византий, то и варвар Гиркан спустился из высокогорных областей Вифинии в приморье Халкидонии и общался там с императором, снова обсуждая с ним вопросы относительно своего сына, но не лицом к лицу, а при помощи лодок и посланников с очень близкого расстояния, поскольку император ради облегчения задачи подошел ближе к нему со своей свитой и разбил свой шатер на вершине башни, которая была в давние времена построена посреди промежуточного моря и зовется византийцами Аркла[2449].
7. Сколько и чего они друг друіу сказали и пообещали через посланников, потратив на это три дня, и какие признаки взаимной благожелательности показали, о том нет нужды здесь подробно рассказывать. Результатом же их беседы было то, что они дали друг другу ручательства, что сын Гиркана по своем освобождении станет зятем императора, женившись на его дочери, и что перемирие между ромеями и варварами будет постоянным и неразрывным. В связи с этим император получил немало денег от Гиркана и в то же время от византийцев, произведших общий сбор средств, и, тотчас же снявшись с якоря, на всех парусах отплыл в Фокею.
8. Дав Калофету денег до ста тысяч [номисм] и наградив его пышными титулами, он наконец-таки заполучил искомого Гирканова сына и с радостью вернулся в Византий. Это было в самый разгар лета, когда необходимость [собирать урожай] согнала всех, кто занят земледелием, сообща трудиться на полях и гумнах, в то время как всеобщий мир воцарился в ро-мейском государстве.
И пока курс возвращавшегося императора лежал на Византий, одна триера, царский флагман, везла обоих — императора и Гирканова сына, — а с других триер, сопровождавших их, раздавались радостные песни, потому что обещанный властителем варваров мир уже не казался спящим в тени неясных надежд, но вышел на свет и на деле осуществился благодаря неизреченному промыслу человеколюбца Бога.
9. Какими царскими милостями и знаками дружеского расположения император на пирах осыпал Гирканова сына, которого он назвал своим зятем и сыном, и сколь великолепными были его частые перемены одежд, и что согласно человеческому и государственному обычаю в таких случаях обычно говорят и делают, — мне кажется излишним пересказывать, ибо это и так общезвестно, поскольку общие понятия и привычные обычаи доставляют обширный материал для такого знания каждому человеку, если он постоянно учится на разнообразных житейских примерах и связывает отдельные опыты в единую совокупную систему деятельного разума.
10. А также и рассказ о том, как сильно император, когда они еще только приплыли в Византий, почтил его на глазах византийцев и присутствовавших [гостей] из зарубежных стран и городов, я считаю отступлением. Потому что все видели, как император, сидя верхом на лошади, ввел варвара [тоже ехавшего] верхом, в императорский дворец, что разрешено после императора только сыновьям и братьям императоров. Разве что [стоит упомянуть] о том, что варвар, чувствуя чрезмерность оказываемых ему почестей и как бы устыдившись, прямо во вратах дворца дал понять, что [такое] введение было против его воли, вырывая свою руку из руки императора и натягивая поводья лошади, на которой он сидел, и во весь голос прося избавить его [от этого спектакля]. Но пока он таким образом возражал, выказывал негодование и как бы бунтовал, он доехал уже до середины двора императорского дворца. Там, однако, он вопреки воле императора спрыгнул с лошади на землю, схватил поводья императорского коня и отвел его к месту, где надлежало спешиться императору.
11. Затем он вошел вместе с ним в императорские покои и, увидев там императрицу Елену, по-рабски совершил перед ней поклонение[2450] и сказал при этом следующие слова:
2448
Туле (Фула, греч. ѲоиЛг)) — легендарный остров на севере Европы, описанный античным путешественником Пифеем (греч. IluÔéaç, ок. 380 до н. э. — ок. 310 до н. э.) в сочинении Пері гоѵ ’Океаѵоѵ (см.: Pytheas, Fragmenta, в: Pytheas von Massalia, ed. H. J. Mette (Berlin, 1952)). Упоминается также y Страбона, Диодора и других. В Средние века Туле часто отождествлялся с Исландией, Фарерскими, Шетландскими, Оркнейскими и Гебридскими островами или даже считался частью Британии, Скандинавии, Ютландии. Григора же, очевидно, помещает его западнее, ближе к Галлии
2450
Ван Дитен считает, что слова про «народ в высшей степени воинственный» относятся к подданным Ольгерда (см.: Dieten, Bd. 6, S. 194, Anm. 237).