Следует отметить, что хотя первая и третья из названных групп в целом были ориентированы на рыночные преобразования, их позиции и интересы были потенциально конфликтны. Массовое протестное движение выступало за отстранение от власти партийно-государственной и хозяйственной номенклатуры и стояло за радикально-демократический вариант проведения реформ. Директорский же корпус сам являлся во многом частью существовавшей системы, в которой политические и экономические связи были переплетены. Поэтому советские хозяйственные управленцы стояли за более плавную социальную трансформацию, позволившую бы им сохранить уже «завоеванные» преимущества. На этапе начала реформ эти различия были приглушены. Но позднее правительство и президент неизбежно должны были выбирать между двумя этими ориентациями.
Проблема широкой общественной поддержки начатых преобразований была существенно осложнена тем, что перед их началом в 1992 г. власти не проводили практически никакой работы по морально-психологической подготовке населения к неизбежно болезненным реформам. Никто не разъяснял, в чем эти реформы будут состоять, какова в них роль основных социальных групп и как может измениться положение каждой из них. В 1990—1991 гг. в противовес союзным лидерам российское руководство настойчиво убеждало население в том, что необходимые меры возможно осуществить без снижения уровня жизни, а президент даже заверял, что «ляжет на рельсы», если это произойдет. Отсюда —* завышенные ожидания, надежды лишь на позитивные перемены, готовность в лучшем случае к умеренно-жертвенному курсу перемен, но никак ни к их радикальному варианту.
Практически впервые публично о трудностях, которые предстоит испытать населению, президент сообщил лишь в конце октября 1991 г. на V съезде Советов РСФСР одновременно с объявлением о начале преобразований. Характеризуя разовый переход к рыночным ценам как «тяжелую, вынужденную, но необходимую меру», он вновь сообщил, что «хуже будет всем примерно полгода, затем — снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами. А к осени 1992 г., как я обещал перед выборами, — стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Далее россиян информировали, что «либерализация цен будет сопровождаться мерами по социальной защите населения», и лишь на этом фоне следовали достаточно осторожные предупреждения о том, что «защитить уровень жизни всех на первом этапе реформ мы не сможем», что «нам придется нелегко». Именно «поддержку и веру» (а не осознанное участие) президент считал необходимыми условиями успеха реформ. В новогоднем обращении Ельцин вновь говорил о трудном периоде в 6—8 месяцев и подтверждал, что к концу 1992 г. начнется улучшение жизни.
Не более многословным было и «правительство реформ». В то же время о понимании неизбежности нарастания конфликтного потенциала свидетельствовало подписание 15 ноября 1991 г. президентского Указа «О социальном партнерстве», которым создавалась трехсторонняя комиссия по регулированию социально-трудовых отношений. В комиссию должны были входить представители государства, предпринимателей и профсоюзов.
Все это привело к тому, что к весне 1992 г. политическая поддержка «правительства реформаторов» кардинально сократилась. Вместе с президентом оно опиралось лишь на те силы, которые уже получили выигрыш от реформ и были кровно заинтересованы в их продолжении. Им противостояли съезд народных депутатов и Верховный Совет России, которые как представительные органы власти, отражавшие широкий спектр интересов избирателей, во все большей степени испытывали на себе давление тех, кто был недоволен реформами. Помимо традиционных противников из лево-патриотического лагеря, в число оппонентов попали и те, кто ранее горячо выступал за рыночные преобразования или был объективно заинтересован в их успешном продвижении. В этом суть того «парадокса», на который указывают некоторые авторы: «демократический» Съезд народных депутатов, в целом одобривший правительственный курс в октябре 1991 г., столкнувшись с его первыми результатами, к апрелю 1992 г. уже стал «консервативным».