В ходе антизападнической кампании пропагандировалась концепция исторического приоритета нашей страны во всех важнейших областях науки, техники, культуры. К. Е. Ворошилов (председатель Бюро по культуре при Совмине СССР в 1947–1953 гг.), добиваясь издания двухтомника «Люди русской науки» (1948), писал, что многие открытия и изобретения, носящие имена иностранцев, принадлежат нашим ученым: «Закон сохранения вещества открыт Ломоносовым, а не Лавуазье, так называемая “вольтова дуга” открыта Петровым, а не Дэви, что первая паровая машина изобретена Ползуновым, а не Уаттом, изобретение радиотелеграфа принадлежит Попову, а не Маркони, открытие не эвклидовой геометрии — Лобачевскому, а не Гауссу» и т. д. Перегибы в кампании по выдвижению претензий на первенство, стремление объявить детищем русских талантов почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, давали поводы для анекдотов о «России — родине слонов».
Однако и послевоенные проявления «националистического НЭПа» власти стремились держать в определенных рамках. В редакционной статье журнала «Вопросы истории» (1948, № 2) вновь прозвучали жесткие требования: не допускать ошибочного понимания, игнорирования классового содержания советского патриотизма; сползания на позиции квасного патриотизма. Не менее опасными и вредными представлялись и ошибки, идущие по линии «очернения прошлого», преуменьшения роли русского народа в истории. Подчеркивалось, что «всякая недооценка роли и значения русского народа в мировой истории непосредственно смыкается с преклонением перед иностранщиной. Нигилизм в оценке величайших достижений русской культуры, других народов СССР есть обратная сторона низкопоклонства перед буржуазной культурой Запада». Таким образом, известный баланс в отношении уклонов в национальном вопросе восстанавливался.
В этой связи несправедливой критике подверглись работы академика Е. В. Тарле — за «ошибочное положение об оборонительном и справедливом характере Крымской войны», за оправдание войн Екатерины II «тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим естественным границам», за пересмотр характера похода в Европу в 1813 г., представленного «таким же, как освободительный поход в Европу Советской армии». Осуждались «требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе в первой половине XIX в. и о царской России как тюрьме народов», попытки поднять на щит генералов М. Д. Скобелева, М. И. Драгомирова, А. А. Брусилова как героев русского народа. Как недопустимый объективизм в науке осуждены предложения о замене «классового анализа исторических фактов оценкой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения национально-государственных интересов».
Ярким примером критики будто бы ошибочного понимания советского патриотизма, игнорирования его классового содержания была критика произведений А. Твардовского тогдашним литературным начальством. В декабре 1947 г. была опубликована статья главного редактора «Литературной газеты» В. Ермилова о книге Твардовского «Родина и чужбина». Раздумья знаменитого поэта и писателя о войне, природе патриотизма, о свойствах и качествах народа, проявленных в годы бедствий, были охарактеризованы как «фальшивая проза», «попытка поэтизировать то, что чуждо жизни народа».
Критики писали о «русской национальной ограниченности» поэта, которая «нисколько не лучше, чем азербайджанская, якутская, бурят-монгольская». В «Василии Теркине» обнаруживалось любование литературного героя своим маленьким мирком, отсутствие признаков интернационализма. Утверждалось, что творчество Твардовского, «будучи само по себе очень талантливо, в поэтическом отношении консервативно, а в идейном реакционно». Это аргументировалось тем, что Теркин «на протяжении 5000 строк не заметил ни революции, ни партии, ни колхозного строя, а битву с германским фашизмом рассматривает как войну с немцем». История с огульной критикой А. Твардовского обнаружила явное стремление влиятельных литераторов признавать советский патриотизм не иначе как в отождествлении с «подлинным интернационализмом» (социалистическим космополитизмом).
В то же время явные признаки космополитизма были обнаружены в мае 1947 г. в книге профессора-литературоведа И. М. Нусинова «Пушкин и мировая литература» (1941). В рецензии, написанной поэтом Н. Тихоновым, отмечалось, что Пушкин и вместе с ним вся русская литература представлялись в этой книге «всего лишь придатком западной литературы», лишенным «самостоятельного значения». По Нусинову выходило, что все у Пушкина «заимствовано, все повторено, все является вариацией сюжетов западной литературы», что «русский народ ничем не обогащал мировую культуру». Такая позиция современного «беспачпортного бродяги в человечестве» объявлялась следствием «преклонения» перед Западом и забвения заповеди: только наша литература «имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали». Вскоре (в июне) эта тема была вынесена на пленум правления Союза писателей СССР, где критика «очень вредной» книги была развита А. Фадеевым. С этого выступления дискуссия стала перерастать в кампанию по обличению низкопоклонства, отождествленного с космополитизмом.