Из многих московских воевод, собравшихся под Оршей, главное место занял боярин и окольничий Иван Андреевич Челяднин, вельможа заслуженный, но дотоле не отличившийся какими-либо военными подвигами. По-видимому, не все воеводы охотно ему подчинялись из-за местнических счетов. Высокомерие и недальновидность его простирались до того, что, по тем же иноземным известиям, он будто бы, вопреки советам, не хотел напасть на половину неприятельского войска, переправившуюся на левый берег Днепра, а ожидал, пока переправится все войско, надеясь разбить его и забрать в плен с помощью великого своего превосходства в силах. Сообразно с тем, он растянул свои оба крыла так, чтобы окружить неприятеля. Битва была очень упорна и длилась до самой ночи; долго победа колебалась на ту и на другую сторону. Наконец Константин Острожский притворным отступлением навел большой московский полк на то место, где стояли пушки, и они произвели такое разрушительное действие, что москвитяне не выдержали и бросились назад. Тогда неприятели дружным ударом довершили наше расстройство и поражение. Между Оршей и Дубровной впадает в Днепр речка Кропивна; эта речка, говорят, была запружена телами москвитян, тонувших в ней во время бегства, так что течение ее на время остановилось. Челяднин, оба брата Булгаковы, два брата Колычевы, князь Иван Пронский, два князя Ромодановских и много других князей и бояр были взяты в плен; а дворян и детей боярских захвачено до полутора тысяч, вместе со всем нашим снарядом и обозом. Всего мы потеряли около половины войска, и только наступившая ночь помогла спастись остальным. Дело происходило в первой половине сентября 1514 года. Велика была радость неприятелей от этой победы. Константин Острожский, забыв собственную измену русской народности, велел петь благодарственные молебны и давал обеты построить новые церкви. Сигизмунд рассылал папе Льву X и другим государям вместе с известием о победе и русских пленников в подарок. А Челяднина и некоторых его товарищей он велел в оковах посадить в тесное заключение. Спустя несколько лет один иноземный посол (Герберштейн) посетил в Вильне этих несчастных узников, слышал их жалобы и дал им взаймы несколько золотых. Московский государь, по-видимому, наказал их за поражение совершенным пренебрежением к их участи.
Непосредственным следствием оршинского поражения было отпадение к Литве князя Мстиславского, а также городов Дубровны и Кричева, несмотря на их недавнюю присягу. В самом Смоленске ободрилась партия, неприязненная Москве, и тайно призывала короля, обещая сдать ему город. Главой заговора, говорят, был епископ Варсонофий. Но здесь бодрствовал московский воевода князь Василий Шуйский. Извещенный верными гражданами о затеянной крамоле, он схватил епископа и отослал его к великому князю, который тогда стоял в Дорогобуже. В надежде на смоленских изменников Константин Острожский спешил сюда с небольшим отборным войском. Но, вместо отворенных ворот, он нашел город приготовленным к мужественной обороне, а на стенах его увидал заговорщиков повешенными в тех самых собольих шубах, камках, бархатах, с серебряными чарками и кубками на шее, которыми дарил их великий князь после взятия Смоленска. Острожский попытался было на приступ, но был отбит и со стыдом ушел назад. Таким образом, главная цель войны — Смоленск все-таки остался в наших руках. Но гром оршинской победы, конечно, немало поднял дух противной стороны и надолго вселил ей пренебрежение к московским силам в открытом поле[6].
Взятие Смоленска и Оршинская битва составляют два самых крупных события в девятилетней русско-литовской войне (1513–1522 гг.). После них обе стороны как бы утомились сделанными усилиями, и хотя продолжали войну, но с очевидной неохотой, с перерывами, избегая решительных действий, завязывая постоянно мирные переговоры, но постоянно неудачные. Дело в том, что московский государь, достигнув своей главной цели, то есть Смоленска, на этот раз ни к чему более не стремился, кроме удержания завоеванного; а польско-литовское правительство никак не хотело уступить такой важный пункт, но в то же время не имело достаточно сил, чтобы отвоевать этот пункт обратно. Пользуясь превосходством вооружения, обучения и тактики, королевские полководцы могли иногда одерживать победы над отсталыми в военном деле, нестройными московскими ополчениями; но польско-литовский король в своем государстве не пользовался такой властью над военно-служебным сословием, как московский государь в своем. Сбор денежных средств и военных людей и выступление в поход сопровождались там многими препятствиями и затруднениями; уже в ту эпоху едва ли не главную роль в военное время стали там играть войска собственно наемные, набранные из иноземцев. А в умении брать хорошо укрепленные города поляки-литвины были почти так же неискусны, как и москвитяне. Кроме того, обе стороны были отвлекаемы другими внешними отношениями: Москва татарскими, а Полыпа-Литва прусскими, турецкими и отчасти татарскими.
6
Лет.: Псков., Воскрес., Никон., Архан., Татищева. Герберштейн. Стрыйковский. В Архан. лет. говорится о соперничестве между собой князя Михаила Булгакова-Голицы и Ивана Андр. Челяднина, которые во время битвы будто бы не помогали друг другу. Их опала, т. е. пренебрежение великого князя к их томлению в виленской тюрьме, до некоторой степени подтверждает такое известие. В письме к прусскому Великому магистру Сигизмунд извещает его, что под Оршей было убито 30 000 московского войска, а взято в плен 8 больших воевод, 37 меньших и 1500 дворян (Supplem. ad. Hist. Rus. Monum. № CXLVIII). Именная роспись московским пленникам (собств. отрывок из росписи) см. Акты Зап. России. II. № 91. В первой Псков, лет. встречаем как бы поэтический отрывок из жалобной песни об оршинском поражении, сочиненной по образцу «Слова о полку Игореве». «Бысть побоище велие Москвичей с Литвою под городом под Оршею, и вскричаша и возопиша жены Оршанки на трубы московские, и слышати было стуку и грому великому межу Москвич и Литвою» и т. д. (ПСРЛ. Т. IV. С. 290). Стрыйковский сообщает, что Сигизмунд послал папе Льву X четырнадцать пленных московских дворян с паном Николаем Вольским, но в австрийских владениях на Вольского напали рейтары цесаря Максимилиана и отняли пленных, которые потом через Любек отосланы были на родину. О том см. также Acta Tomic. III. № 451. Касательно имен многих пленников Оршинской битвы и их участии см. в Актах Зап. России. Т. II. № 137: «Росписи» 1525 и 1538 гг. относительно московских «вязней», по каким замкам и местам они содержатся. Здесь по росписи 1538 г. Иван Андреевич Челяднин назван уже умершим в Виленском замке, а князья Михаил и Димитрий Булгаковы продолжали еще содержаться в этом замке. В росписи 1525 г. любопытна жалоба узников, сидевших в Берестье, на то, что они страдают от голоду. По поводу измены Глинского Герберштейн и Стрыйковский рассказывают, что какой-то шляхтич Трепка, посланный к Глинскому с грамотами от короля, попал в руки к москвитянам, выдал себя за перебежчика (по Стрыйковскому, за папского посланца), выдержал жестокие пытки, но не выдал свою тайну и был потом отпущен назад в Литву. Герберштейн повествует далее, что приведенный в Смоленск пред лицо великого князя изменник Глинский на его укоризны смело отвечал ему, упрекал его в неисполнении обещаний и назвал его тираном. В Вязьме русский воевода в присутствии многочисленной толпы велел надеть на Глинского цепи, по государеву приказу. Пока его заковывали, он обратился к толпе и рассказывал ей, как обманул его великий князь, как он подвергся теперь незаслуженной обиде, но не боится смерти и прочее.