Впрочем, наряду с норманнским (в силу завоевания) и византийским (в силу принятия веры) влиянием, Русь имела и сильное влияние Хазарского каганата (частично еще и при Владимире). И тут Костомаров задает один интересный вопрос: как бы могло пойти развитие завоеванной полянами земли под названием Русь, если бы к византийскому влиянию добавилось бы и хазарское, то есть если бы оба влияния совпали по времени? Вывод он делает такой: «Влияние восточно-хазарского элемента могло бы в то время, совокупно с византийским, водворить, утвердить и укрепить единовластие и значение царственности княжеского достоинства, если бы развитие удельности не помешало этому тотчас же. Невозможно определить, что брало перевес — восточный элемент или свобода; и то и другое было в зародыше, как и удельность, и единодержавие». Единодержавия все же не получилось. Значит — свобода? Сдельные отношения? Цельные отношения — да. Ярослав оставил слишком много потомков мужского пола, чтобы речь о единодержавии вообще могла бы проникнуть в головы князей-наследников. Если сам он сумел устранить всех своих соперников, то его потомки более желали остаться живыми. А свобода? Свобода тут несколько ни при чем.
Костомаров считал, что такая неполная власть князя, то есть не единодержавие, сложилась просто в силу неразработанности самих отношений между князем, его боярами и его народом. «Недостаточность источников не дает нам права представить, до какой степени власть князя поглощала личную деятельность народа и общественную. Не было институций — ни подпиравших княжескую власть, ни указывающих ей пределы. Несомненно то, что, с одной стороны, князь не утвердил еще в себе понятия о царственности и о недоступности своей особы для прочих смертных; с другой — народ не развил в себе идеи свободы в отношении с властью». Вывод довольно неоднозначен: в это время на Руси прекрасно знали, что Византией управляет император, обладающий формально неограниченной властью, однако великий киевский князь даже не пробовал сделать себя «императором». Этой полной недоступности царственной особы впервые смог достичь только женатый на греческой царевне Зое (Софье) дед Ивана Грозного, и не в стольном Киеве, а в столице Северо-Восточной Руси Москве. Но и то он именовал себя царем, а не императором. Первым императором стал только Петр Алексеевич Романов. Почему? Ключевский на этот вопрос отвечал несколько иначе: в древней Днепровской Руси существовали родовые отношения, поскольку князья были выходцами из одного правящего и очень разветвленного рода. Эти отношения не позволяли великому князю полностью взять себе всю силу власти. Он был главным — да, но не владельцем над землями и жизнями своих братьев, дядьев и прочих родичей. Власть была внутри рода, но не внутри семьи, то есть она передавалась не по наследству от отца к сыну (старшему или же избранному из остальных), а от старшего к старшему. Этот древний порядок иногда нарушался, но всегда находился правдоискатель, который восстанавливал справедливость. Костомаров пытался найти ответ в неразвитости отношении, Ключевский видел его в силе установившейся традиции. А нет ничего труднее, чем изменить традицию. Народ, конечно, мог бы тоже вдохновиться идеей свободы, но такая мысль вряд ли придет в голову потомкам завовеванных, воспитанных к тому же хоть недолго, но в христианской вере. Образец свободомыслия получился несколько размытым даже в самом гнезде средневековой демократии — Новгороде.
Подполянский Новгород
Костомаров, как я уже говорила, находил общие черты в языке, культуре и способе политической организации общества между Киевом и Новгородом, но не между Новгородом и Москвой. Правда, в летописные времена Новгород так разительно отличался от Киева, что в глаза бросаются скорее различия, чем нечто общее. Как таковое могло случиться, если, по Костомарову, в Новгороде жили переселенцы с южной части единого государства — те самые поляне, которые положили начало национальной государственности? Почему южные князья «ходили по лествице», а в Новгороде князь был фигурой несколько иного плана, не имел права забирать власть у горожан и вынужден был подчиняться приговору веча (из-за чего возникали постоянные конфликты и князей гоняли из города, если вдруг те начинали захватывать больше, чем им полагалось по рангу)? Для Костомарова «лествица» казалась больше фикцией, чем правдой, он даже приводил примеры, когда «лествица» нарушалась. Но… она ведь и восстанавливалась княжеским сообществом!