Владимир достался Константину, закон восторжествовал. Путь на Новгород снова был открыт. Мстислава встретили со всей народной любовью. Но он не собирался долго задерживаться в освобожденном городе. В 1218 году дела снова позвали его на юг. Некоторое время новгородскими князьями были племянники Мстислава, но горожане с ними не ужились. Так что ничего удивительного: спустя десятилетие после Липицкой победы новгородцы снова позвали на свой стол того же самого Ярослава.
Он не высидел и года, ушел в Переяславль. Посадили Всеволода Юрьевича, тот тоже сразу почти сбежал да еще и занял по проторенной дорожке Торжок. Юрий до новой войны не довел, хотя отступился лишь узнав, что горожане готовят укрепления. Михаил Черниговский тоже и года не высидел, хотя расстался с горожананми без обиды. И тогда снова позвали Ярослава. Но тут случилась распря новгородцев с псковичами, Ярослав хотел идти против Пскова, новгородцы не дали. Князь рассердился и уехал, оставив малолетних сыновей, которые скоро тоже сбежали. На княжеское место вернулся Михаил Черниговский, но потом дела заставили его отъехать и оставить своего сына. Тут же начались новые волнения, сын тоже покинул Новгород.
1230 год — Посредничество Владимира Рюриковича в конфликте Ярослава II Всеволодовича и Михаила Черниговского; возвращение Ярослава в Новгород
Снова все вернулось на круги своя: позвали Ярослава. Он и княжил до 1235 года, когда решил утвердиться в Киеве, а на княжение дал своего сына Александра. Тот был новгородским князем до 1252 года, когда получил права на великое владимирское княжение. С этого момента новгородскими князьями становились практически только ставленники великого князя, но теперь уже не киевского, а владимирского.
«Новгород, — писал в „Двух русских народностях" Костомаров, — был всегда родной брат юга. Политики у него не было; он не думал утвердить за собою своих обширных владений и сплотить разнородные племена, которые их населяли, и ввести прочную связь и подчиненность частей, установить соотношение слоев народа; строй его правления был всегда под влиянием неожиданных побуждений личной свободы. Обстоятельства давали ему чрезмерно важное торговое значение, но он не изыскивал средств обращать в свою пользу эти условия и упрочить выгоды торговли для автономии своего политического тела; оттого он, в торговом отношении, попал совершенно в распоряжение иностранцев. В Новгороде, как и на юге, было много порывчатого удальства, широкой отваги, поэтического увлечения, но мало политической предприимчивости, еще менее выдержки. Часто горячо готовился он стоять за свои права, за свою свободу, но не умел соединить побуждений, стремившихся, по-видимому, к одной цели, но тотчас же расходившихся в приложении; потому-то он всегда уступал политике, отплачивался продуктами своей торговой деятельности и своих владений от покушений московских князей даже и тогда, когда, казалось, мог бы с ними сладить; он не предпринимал прочных мер к поддержке своего быта, которым дорожил, не шел вперед, но и не стоял болотной водой, а вращался, кружился на одном месте. Пред глазами у него была цель, но неопределенная, и не сыскал он прямого пути к ней. Он сознавал единство свое с Русскою землею, но не мог сделаться орудием ее общего единства; он хотел, в то же время, удержать в этом единстве свою отдельность и не удержал ее. Новгород — как и Южная Русь — держался за федеративный строй даже тогда, когда противная буря уже сломила его недостроенное здание».
Как видите, Новгород, как оказалось, любя южных князей, был теснее связан с северо-восточными. В конце концов эта северо-восточная ориентация и победила. Она, можно сказать, и похоронила значение Новгорода вместе с его свободами и республиканским устройством общества.
Иго, рыцари и свободы
Как писал Костомаров, с опустошением из-за монгольского нашествия Южной Руси Новгород потерял с ней связь. Ослабленная бесконечными междоусобицами, эта Русь не могла сопротивляться новому и очень сильному противнику, так что, делает он вывод: она «выступила из русской федерации и начала идти иным путем по колее исторической жизни». Вывод верен, но только в одном — Южная Русь, действительно, оказалась отделенной от северо-востока и Новгорода и нашла иной путь развития, но, по большому счету, никакой федерации, кроме этого юга, и не существовало. Северо-восток уж менее всего похож на единое федеративное государство. Северо-восточные соседи были не единым целым, а множеством русских княжеств, которые нашествие сначала не сплотило, а как следует разъединило. Роль Суздальской земли тут скорее отрицательная. Недаром в следующей буквально строке Костомаров упоминает, что сплотилась эта северо-восточная федерация «под верховным владычеством татар». Мнение неприятное для патриотов, но, тем не менее, по сути верное: северо-восток с великими владимирскими князьями выбрал не сопротивление монголам, а полное им подчинение, так оно и образовалось в нашей бедной истории — «верховное владычество татар» с действующими точно по указке из Орды русскими князьями, потомками Ярослава Всеволодовича. Это очень неприятный факт, но от него нам никуда не деться.