Собственная Южная Русь была украйною, так сказать европейским берегом степи, и берегом низким, не защищенным нисколько природою, следовательно, подверженным частому наплыву кочевых орд; искусственные плотины, города, которые начали строить еще первые князья наши, недостаточно защищали Русь от этого наплыва. Мало того что степняки или половцы сами нападали на Русь, они отрезывали ее от черноморских берегов, препятствовали сообщению с Византиею: русские князья с многочисленными дружинами должны были выходить навстречу к греческим купцам и провожать их до Киева, оберегать от степных разбойников; варварская Азия стремится отнять у Руси все пути, все отдушины, которыми та сообщалась с образованною Европою. Южная Русь, украйна, европейский берег степи заносится уже с разных сторон степным народонаселением; по границам Киевской, Переяславской, Черниговской области садятся варварские толпы, свои поганые, как называли их в отличие от диких, т. е. независимых степняков или половцев. Находясь в полузависимости от русских князей, чуждое гражданских связей с новым европейским отечеством своим, это варварское пограничное народонаселение по численной значительности и воинственному характеру своему имеет важное влияние на ход событий в Южной Руси, умножая вместе с дикими половцами грабежи и безнарядье, служа самою сильною поддержкою для усобиц, представляя всегда ссорящимся князьям готовую дружину для опустошения родной страны. Точно так, как позднейшие черкасы, и пограничные варвары описываемого времени, по-видимому, служат государству, борются за него с степняками, но между тем находятся с последними в тесных родственных связях, берегут их выгоды, выдают им государство. Будучи совершенно равнодушны к судьбам Руси, к торжеству того или другого князя, сражаясь только из-за добычи, и дикие половцы и свои поганые, или черные клобуки, первые изменяют, первые обыкновенно обращаются в бегство. С такими-то народами должна иметь постоянное дело Южная Русь, а между тем историческая жизнь отливает от нее к северу, она лишается материальной силы, которая переходит к области Волжской, лишается политического значения, материального благосостояния; честь и краса ее, старший стольный город во всей Руси - Киев презрен, покинут старейшими и сильнейшими князьями, несколько раз разграблен.
ДОПОЛНЕНИЯ КО ВТОРОМУ ТОМУ
Изложенный нами во втором томе взгляд на междукняжеские отношения встретил с разных сторон возражения, когда впервые был высказан в книге нашей: "История отношений между русскими князьями Рюрикова дома". Теперь считаем не бесполезным разобрать эти возражения.
Г. Кавелин в рецензии своей, напечатанной в "Современнике" 1847 года, представил следующие возражения:
"Г. Соловьев говорит о родовых отношениях, потом о государственных, которые сначала с ними боролись и, наконец, их сменили. Но в каком отношении они находились между собою, откуда взялись государственные отношения в нашем быту вслед за родовыми - этого он не объясняет или объясняет слишком неудовлетворительно. Во-первых, он не показывает естественной преемственности быта юридического после родового, во-вторых, взгляд его не вполне отрешился от преувеличений, которые так изукрасили древнюю Русь, что ее нельзя узнать. Правда, его взгляд несравненно простее, естественнее, но надо было сделать еще один шаг, чтоб довершить полное высвобождение древней русской истории от несвойственных ей представлений, а его-то г. Соловьев и не сделал. Этим и объясняется, почему автор по необходимости должен был прибегнуть к остроумной, но неверной гипотезе о различии новых княжеских городов от древних вечевых для объяснения нового порядка вещей, народившегося в Северо-Восточной России. Представляя себе в несколько неестественных размерах Владимирскую и Московскую Русь, г. Соловьев увидел в них то, что они или вовсе не представляли, или представляли, но не в том свете, который им придает автор.
Оттого у г. Соловьева между Русью до и после XIII века целая пропасть, которую наполнить можно было чем-нибудь внешним, не лежавшим в органическом развитии нашего древнейшего быта. Таким вводным обстоятельством является у автора система новых городов; вывести эту систему из родовых начал, наполнявших своим развитием государственную историю России до Иоанна III, нет никакой возможности. Объяснимся. Мы уже сказали, что государственный, политический элемент один сосредоточивает в себе весь интерес и всю жизнь древней Руси. Если этот элемент выразился в родовых, патриархальных формах, ясно, что в то время они были высшей и единственно возможной формой быта для древней Руси. Никаких сильных переворотов во внутреннем составе нашего отечества не происходило; отсюда можно apriori безошибочно заключить, что все изменения, происшедшие постепенно в политическом быту России, развились органически из самого патриархального, родового быта. В самом деле, мы видим, что история наших князей представляет совершенно естественное перерождение кровного быта в юридический и гражданский. Сначала князья составляют целый род, владеющий сообща всею Русскою землею. Отношений по собственности нет и быть не может, потому что нет прочной оседлости. Князья беспрестанно переходят с места на место, из одного владения в другое, считаясь между собою только по родству, старшинством. Впоследствии они начинают оседаться на местах. Как только это сделалось, княжеский род раздробился на ветви, из которых каждая стала владеть особенным участком земли - областью или княжеством. Вот первый шаг к собственности. Правда, в каждой отдельной территории продолжался еще прежний порядок вещей: общее владение, единство княжеской ветви, им обладавшей, и переходы князей. Но не забудем, что эти территории были несравненно меньше, княжеские ветви малочисленнее; стало быть, теперь гораздо легче могла возникнуть мысль, что княжество ни более, ни менее, как княжеская вотчина, наследственная собственность, которою владелец может распоряжаться безусловно. Когда эта мысль, конечно бессознательно, наконец укрепилась и созрела, территориальные, владельческие интересы должны были одержать верх над личными, т. е., по-тогдашнему, кровными и родственными… Братья между собою считались старшинством и, таким образом, даже по смерти отца составляли целое, определяемое постоянными законами, но дети каждого из них имели ближайшее отношение к отцу и только второстепенное, посредственное - к роду. Для них их семейные интересы были главное и первое, род был уже гораздо дальше и не мог так живо, всецело поглощать их внимание и любовь. Прибавьте к этому, что и для их отца выгоды своей семьи были близки и, во многих случаях приходя в столкновение с выгодами рода, могли их перевешивать. Но пока род был немногочислен и линии еще недалеко разошлись, род еще мог держаться, а что ж должно было произойти, когда после родоначальника сменились три, четыре поколения, когда каждая княжеская линия имела уже свои семейные и родовые предания, а общеродовые интересы ступили на третье, четвертое место? Естественно, к роду, обратившемуся теперь в призрак, все должны были охладеть. Вследствие чего же? Вследствие того, что вотчинное, семейное начало, нисходящие разорвали род на самостоятельные, друг от друга независящие части или отрасли. Этот процесс повторялся несколько раз: из ветвей развивались роды. Эти роды разлагались семейным началом и т.д. до тех пор, пока родовое начало не износилось совершенно".