Наставниками при молодом царе Федоре были Петр Басманов и безбородый, вернувшийся из ссылки, Богдан Бельский. Они-то и предали его первыми. Юный Федор правил шесть месяцев.
Дмитрий шел через Кромы, Орел, потом осел в Туле. 1 июня 1605 года посланцы Дмитрия, Пушкин и Плещеев, прибыли в подмосковное село Красное, подняли народ в окрестных деревнях и пошли в столицу. Там к толпе народа присоединились москвичи. С Лобного места Гаврила Пушкин объявил «прелестные грамоты», в них Лжедмитрий обещал милости боярам и черным людям. Богдан Бельский поклялся народу, что сам спас царевича Дмитрия. Возбужденная этим признанием, толпа ворвалась в Кремль. Царь Федор и мать его были задушены, дворец Годунова разграблен, патриарх Иона низложен и сослан в монастырь. Только Ксению Годунову пощадили за красоту ее и кроткий нрав.
Путь Самозванцу был открыт. Но тот не торопился в Москву. В Туле он занимался государственными делами, рассылал грамоты. В Тулу же с поклоном прибыли к нему трое братьев Шуйских и Федор Мстиславский. Наконец Лжедмитрий приехал в Серпухов. Там его ждал огромный шелковый шатер, царская кухня, множество прислуги и делегация от бояр и думных дьяков. Всюду Дмитрий говорил с народом, принимал с улыбкой хлеб-соль и обещал, обещал…
20 июня при общем ликовании народа новый царь Дмитрий въехал в Москву.
Новый царь правил страной без малого год. Все в нем загадка, да такая, что только руками разведешь. Еще раз скажу, что Григорием Отрепьевым назвали его Годунов и патриарх Иона. Но кем бы ни был Самозванец, роль, назначенную ему историей, он сыграл великолепно. Представьте себе… молодой человек, двадцать три года или около того, небольшого роста, некрасивый, с грустным и задумчивым выражением лица, при этом открытый и искренний. Уже тогда высказывались предположения, что сам-то Лжедмитрий считает себя подлинным Дмитрием — сыном Ивана Грозного, что нашелся кто-то, внушивший ему эту мысль, и Самозванец искренне в нее поверил. При неказистой внешности Лжедмитрий великолепно сидел в седле, был смел, замечательно владел оружием, при этом имел светлую голову, обнаруживал самые разнообразные знания, хорошо говорил и с легкостью разрешал самые запутанные и сложные вопросы в Боярской думе. Со всеми Дмитрий был ласков, приветлив. Народ стоял за него горой.
Сразу по прибытии в Москву (еще до венчания на царство) Дмитрия пожелал встретиться с матерью — инокиней Марфой. 18 июля она прибыла в село Тайнинское, где при огромном стечении народа произошла долгожданная встреча. Остановилась карета, отдернулась занавеска в окне — Дмитрий соскочил с лошади и бросился в объятия матери. (Рука не поднимается брать имена в кавычки!) Оба рыдали, народ тоже утирал слезы. Читаешь старые документы, описывающие эти события, и недоумеваешь. Значит, в тот момент Мария Нагая, она же инокиня Марфа, верила, что это ее сын? Какая женщина, да еще монахиня, возьмется играть подобный спектакль?
Потом Дмитрий шел подле кареты Нагой до самой Москвы. Царица Марфа расположилась в Вознесенском монастыре, и Дмитрий посещал ее почти ежедневно. Москва следила за каждым его шагом. После молитвы в Успенском соборе царь пошел в Архангельский к гробу Грозного и, обняв камень, рыдал так, что его насилу оттуда увели. Настоящий, конечно, настоящий! Чтобы опровергнуть слова Годунова, народу показывали Гришку Отрепьева (кто-то играл эту роль?). Но, с другой стороны, к иконам новый царь прикладывается не по-нашему, не по-русски. Разучился, видно…
30 июля Дмитрий венчался на царство. Посыпались милости: вернулись из ссылки опальные (Филарета Романова царь сделал митрополитом Ростовским), всем служилым удвоено жалованье, судопроизводство объявлено бесплатным, помещики теряли право на крестьян, если не кормили их во время голода, и т. д. Боярскую думу новый царь назвал Сенатом и работал в ней каждый день.
Симпатии людей моего поколения Лжедмитрий мог завоевать двумя особенностями поведения: уважением к культуре в западном ее понимании и веротерпимостью. С ласковой улыбкой он толковал в Думе и на улицах, по которым ходил запросто, что надобно учиться, ездить за знанием в Европу, и обещал открыть повсеместно школы и университет.
С той же простодушной улыбкой он пытался объяснить, что любой может верить в того Бога, в которого хочет, что в латинской вере и православии куда больше общего, чем различного. Он не собирался вводить на Руси католичество, ни в коем случае, но хотел, чтобы люди поняли… Это в патриархальной Москве, где ненависть к католикам была возведена в традицию. Да там легче с язычником было найти общий язык, чем с латынянином! А Самозванец был одержим идеей всеобщего христианского ополчения против турок, во главе которого встала бы Русь. В Москве задули западные сквозняки, и очень многим это не нравилось.