Павел I без особой симпатии относился к фаворитам своей покойной матери. Получив жалобу из Шклова, он послал туда известного русского поэта, сенатора Гавриила Романовича Державина, чтобы тот разобрался на месте в "самовольных поступках против евреев отставного генерал-лейтенанта Зорича". Державин приехал в Шклов, опросил свидетелей, но отнесся к "забавам" Зорича снисходительно и сообщил в Петербург, что "сколько ни старался", не нашел чрезмерных "притеснений жидов Зоричем, по коим можно было бы подвергнуть его… суду". Однако свидетельские показания нельзя было перечеркнуть, и Державин воспользовался тогда судебным процессом по обвинению евреев в употреблении христианской крови.
Это случилось в том же году в Белоруссии, в Сенненском уезде, незадолго до праздника Песах. Возле корчмы нашли труп женщины и на основании одного только "народного слуха" обвинили в ритуальном убийстве четырех евреев, которые случайно находились в той корчме. Началось следствие, и специальному чиновнику поручили "секретным образом изведать, нет ли… в еврейских законах положения, что евреям христианская кровь нужна?" Некий крещеный еврей Станислав Костинский взял кодекс еврейских законов "Шулхан арух" и перевел с искажениями отрывки из него, чтобы поддержать обвинение. Этот искаженный перевод, возводивший клевету на весь народ, представили на рассмотрение суда, но дело, в конце концов, закончилось благополучно и обвиняемых полностью оправдали. Однако еще до окончания следствия Державин сообщил императору, что Сенненское дело "обвиняет всех евреев в злобном пролитии, по их талмудам, христианской крови", и потому они не могут давать беспристрастные свидетельские показания против Зорича, "доколе, - как он писал, - еврейский народ не оправдается перед Вашим Императорским Величеством в помянутом… против христиан злодействе". Павел I приказал Державину вести дело Зорича, не принимая во внимание Сенненский процесс, но Зорич тем временем умер, дело отослали в архив, а Сенат постановил, что евреи, принадлежа к купеческому и мещанскому сословиям, не могут считаться крепостными в помещичьих местечках и селениях. Таким образом, их формально признали свободными гражданами с ограниченным местом проживания в отличие от крестьян, которым - по манифесту Павла I - запрещалось даже "возмечтать, будто они имеют учиниться свободными".
Через год после этого Державина снова послали в Белоруссию с самыми широкими полномочиями. В крае несколько лет подряд был неурожай, свирепствовал голод, а помещики оставляли своих крепостных без помощи и отправляли весь хлеб на винокуренные заводы, что приносило им хорошие доходы и спаивало крестьян. "Ужасная бедность, - писал современник, - есть следствие пьянства, а пьянство - следствие свободного винокурения и продажи вина, которое до крайности дешево и поглощает благосостояние миллионов для выгод нескольких сотен человек". Посылая Державина в Белоруссию, Павел I повелел ему прекратить злоупотребления и строго наказать помещиков, которые "из безмерного корыстолюбия оставляют своих крестьян без помощи к прокормлению". В поручении императора ничего не говорилось о евреях, но в тот же день Державин получил разъяснение от генерал-прокурора Сената: "А как по сведениям немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды, то Высочайшая воля есть, чтобы ваше превосходительство обратили (на них) особое внимание". И инспекция Державина обрела иной смысл.
В те времена евреи занимались шинкарским промыслом в деревнях и в панских поместьях, и их часто обвиняли в спаивании крестьян западных губерний. Забывали при этом, что не одни только евреи пользовались доходами от производства и продажи водки. "Курят вино владельцы, - писал Державин в своем отчете, - курят бояре, шляхта, попы, разных орденов монахи и жиды". Забывали и о том, что крестьяне пьянствовали и голодали и в тех губерниях, где евреев не было вообще. В Киеве, к примеру, евреи не могли поселяться в восемнадцатом веке, а винокурением и продажей вина вовсю занимались там мещане, казаки, магистрат города и даже монастыри, включая знаменитую Печерскую лавру. "Крещатик был обращен чуть не в сплошную винокуренную слободу, - отмечал исследователь. - Винокурни были разбросаны вокруг всего Киева. На одном Подоле в магистратских шинках выпивалось ежегодно двадцать пять - тридцать тысяч ведер водки, дававших доход магистрату до десяти тысяч рублей". Еще при императрице Елизавете Петровне изыскивали такой источник "умножения" государственных доходов, который "умаления себе вовсе иметь не может, но будет единое циркулярное и бесконечное обращение". Таким источником основного дохода землевладельцев и государства стала продажа водки, и агрономы даже рекомендовали помещикам "употреблять хлеб на курение вина для того, чтобы через сие получить двойную прибыль". Расчет был прост: за вино можно было выручить в два раза больше денег, чем за продажу хлеба, из которого курили это вино. Именно поэтому в Лифляндии, к примеру, весь свободный хлеб шел на винокуренные заводы, даже привозили его из других мест, тогда как в прежние времена из той же самой Лифляндии хлеб вывозили на экспорт. Лишь в 1773 году правительство закупило у помещиков России два миллиона ведер водки и получило от ее продажи более четырех миллионов рублей чистого барыша - огромнейшую по тем временам сумму.