Через несколько секунд ее поставили на колена и нагнули голову к полу.
Около тридцати рук торопливо подняли ей юбки, развязали или, вернее, разорвали панталоны, обнажили часть тела, обыкновенно тщательно скрываемую, стали с остервенением шлепать руками по голому телу девушки.
Сторожа прибежали на шум, освободили жертву и вместе со всеми участниками скандала увели в бюро выставки.
Я не знаю, чем кончилось это дело, но это не имеет для нас ровно никакого значения. Для нас важно установить тот факт, что современная толпа, далеко не простонародная, желая отомстить, охотно прибегает к телесному наказанию.
В первом томе своего труда я говорил уже, что во время забастовок на севере Франции было множество случаев наказания женщин розгами или веревками по обнаженному телу и наказания всегда очень жестокого.
То подобному наказанию подвергаются дочери и жены патронов, то "желтые" и "красные" подчеркивают силу своих аргументов на крупах жен и дочерей своих противников.
В романах Золя попадаются нередко сцены флагелляции.
В "Жерминале" есть два-три таких случая.
В одном из них возбужденная и поющая революционные песни толпа забастовщиков с красным флагом окружает дочь одного из директоров фабрики; девушка была захвачена врасплох и не успела убежать; часть толпы устраивает вокруг плачущей девушки пляску дикарей.
Кто-то предлагает высечь девушку. Предложение принимается с дикими криками восторга... Как же, ведь это очень забавная шутка - сечь богатую девушку... Наверняка, она сложена не так, как все другие!..
Гнусное любопытство овладевает толпой; женщины в подобных случаях идут впереди... Вмиг юбки с платьем подняты, разорваны панталоны, и уже несколько рук готовы начать экзекуцию, когда отец девушки расталкивает толпу и освобождает бедняжку из ее унизительного положения.
В той же "Жерминале" рассказывается случай, как одна женщина, работающая в каменноугольных копях, была высечена женщинами.
Когда женщины спускаются в колодезь копей, то они надевают мужской костюм; мегеры разрезали у своей жертвы ножницами панталоны из синего кумача. Ягодицы, слишком сильно сжатые материей, расширили еще более отверстие и выступили наружу во всей своей красе. Бедную женщину секут по очереди то одной, то другой рукой под хохот и аплодисменты мужчин.
И это срисовано с натуры, а не выдумано писателем.
Телесные наказания во время забастовок практикуются довольно часто. Порка женщин является одним из главных эпизодов всех подобных волнений, пока они не превратятся в настоящую революцию.
Стегают женские крупы ради простого развлечения; в него не входит никакого сладострастного интереса.
Случаи флагелляции женщин в наше время еще так многочисленны, что их нет положительно никакой возможности перечислить все. К тому же мы сильно рисковали бы впасть в утомительные повторения - как по существу, так и по форме.
Это упражнение практикуется в наше время гораздо чаще, чем следовало бы, и число женщин, подвергшихся унизительному наказанию, много больше, чем мы предполагаем.
Из нескольких десятков вполне достоверных случаев я приведу в этой главе два, из которых первый послужил предметом процесса в ассизном (с присяжными заседателями) суде города Ниццы всего несколько лет тому назад, а второй вызвал частное дознание по распоряжению полиции города Тулона тоже всего каких-нибудь три года назад.
Первому случаю было посвящено немало столбцов & газетах не только Ниццы, но и Парижа. Процессом этого богатого и аристократического испанского семейства были долгое время заняты все великосветские салоны Ривьеры.
Я буду пользоваться отчетом об этом процессе, напечатанном в одной из главных газет Ниццы. Жертвой была девица Маргарита или, как ее звали в семье, Мег. Вот показание одного из главных свидетелей обвинения-берейтора:
"Четыре года тому назад я был в Виллафранш в поисках какого-нибудь занятия. Раньше я был жокеем, но потом растолстел и стал негоден для такой службы. В это тяжелое для меня время одно ниццкое агентство предложило мне поступить на должность берейтора у богатого испанского семейства Л...
Я принял предложение и через несколько дней вступил в отправление своих обязанностей. Я сопровождал лошадей и семейство моих хозяев в Болье, где у них была своя вилла.
Семейство состояло из маркиза, маркизы, взрослого сына, неудавшегося спортсмена, но одевавшегося в спортсменский костюм по модным картинкам английских журналов, и дочери-барышни Маргариты.
Ну, господин президент, дочь была такая красотка, что за нее можно было бы отдать всех лошадей мира...
Вначале все шло хорошо. Работы у меня было немного, и я имел возможность уделять немало времени беседам с моим другом жокеем Скоттом, занимавшим в это время место при конюшне графа де С.
Я не знаю, господин президент, давно ли вы были на Ривьере, если недавно, то, вероятно, лучше меня знаете тамошнюю публику, что касается лично до меня, то я скажу откровенно, эта публика внушает мне глубокое чувство отвращения.
Это настоящий музей всевозможных пороков сладострастия, от Тулона до Вентимийи вы встретите положительно все его виды. В особенности отличаются светские барыни, а во главе их стоят американки!"
На этом месте бывший жокей был остановлен президентом, который предложил ему поменьше распространяться - и держаться ближе к делу.
"В этой среде я был своим человеком, - продолжает он свое показание, постоянным и усердным посетителем разных баров, где меня окружали дамы, рассчитывая выведать от меня, какая лошадь должна победить. Нужно быть тренером, чтобы узнать, до каких пределов может доходить человеческая глупость. Но я опять уклоняюсь от дела...
Я был в хороших отношениях со своей хозяйкой - маркизой. Это была жгучая брюнетка лет под сорок, очень здоровая, с наклонностью к полноте, которую самые опытные массажистки не в силах были уменьшить. Она и ее дочь Маргарита, обожавшая лошадей, были довольно часто со мной, чтобы задавать мне массу самых вздорных вопросов.
Я отвечал на них с чрезвычайной почтительностью, во-первых, потому что они были мои хозяйки, а во-вторых, чудные большие глаза барышни производили на меня громадное впечатление...
Не подумайте, господин президент, что я был влюблен в нее... Нет, это была не любовь, а какое-то другое чувство, которое я не в силах объяснить.
Она отличалась от других девушек каким-то особенным, врожденным изяществом; барышня, насколько я заметил, боялась своей матери, но еще больший страх ей внушал отец, который, при всем моем уважении к лицам, платящим мне жалованье, производил на меня довольно жалкое впечатление. По-моему, это был выживший из ума скверный человечек.
И я не раз задавал себе вопрос, как такая мразь, с позволения сказать, могла наводить такой ужас на барышню.
Очень набожный, он всеми в доме командовал с полным спокойствием, а со своей дочерью был до невозможности вежлив.
Несмотря на это, барышня дрожала перед ним, как какой-нибудь рядовой перед лордом Китчинером.
Когда барин самым ровным и спокойным голосом говорил барышне:
- Маргарита, сегодня ровно в три часа вы будете у меня в кабинете, где вас будет ждать ваша мать, слышите?! - от этих слов бедняжка приходила в страшное волнение, вся краснея, молча подбирала свои юбки и с опущенной головкой уходила к себе в комнату.
Я напрасно ломал голову и не мог объяснить, почему такая простая фраза могла так волновать барышню?..
Раз утром, когда я сопровождал ее на прогулке верхом по Гранд-Корниш, она обратилась ко мне со следующими словами:
- Ну, старина, как вам нравится эта страна?
- Настоящий рай земной, барышня, - отвечал я, - но променял бы ее с радостью на крошечный коттедж в окрестностях Лондона.
- "Рай земной!" - повторила она мои слова, глядя на меня с навернувшимися слезами на глазах, - скажите лучше "ад земной", и вы еще будете далеки от преувеличения!..
Чтобы разогнать у ней черные мысли, я предложил ей ехать галопом, но она решительно отказалась, и я заметил, что при каждом более или менее резком движении ее кобылы, когда ей приходилось подпрыгнуть в седле, она опускалась как будто на острия булавок.