Ставя «деяния» исторического лица, так же как и поступки любого человека, в прямую связь с его характером, выводя их из характера, Карамзин одновременно ищет в поступках ключ к пониманию характера. Это точка зрения не столько ученого, сколько художника и моралиста,! и именно она лежит в основе исторических взглядов Карамзина.
Считая обязательным для историка строго придерживаться фактов, засвидетельствованных источниками, воздерживаться от всякого «вымысла», Карамзин признает необходимость критического отношения к летописным свидетельствам, отмеченным «борьбой страстей» своего времени и в силу этого часто пристрастным, не всегда достоверным. «Мы…, — говорит Карамзин но этому поводу, — живем в такие времена, в которые можем и должны рассуждать; изъясняем характер человека делом, I а дело характером человека…» (IX, 243–244). Это сказано в статье «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице» в защиту Годунова от «нападок» враждебных ему летописцев. Карамзин выражает здесь свое сомнение в том, что Борис Годунов виновен в убийстве царевича Дмитрия, и превозносит Годунова как мудрого, много сделавшего для народа, но «несчастливого» государя. В «Истории государства Российского» дело обстоит иначе. Здесь Карамзин разделяет версию о преступлении Годунова и объясняет постигшую его судьбу нравственным возмездием, которое, однако, носит у Карамзина не мистический, а нравственно — психологический смысл, предстает как неизбежное крушение личности, преследуемой сознанием совершенного преступления и осужденной за него народом.
Сходный принцип положен в основу обрисовки в «Истории» эволюции характера Ивана Грозного, суть которой, по мнению Карамзина, состояла в том, что после первых, «светлых лет» своего царствования ожесточенный личными несчастьями «Иоанн начал свирепствовать и к семейственным утратам своим прибавил еще важнейшую: потерю любви народной» (234). Благодаря подобному психологическому истолкованию исторических характеров «История государства Российского», в особенности тома, посвященные Ивану Грозному и Борису Годунову, непосредственно приближалась к жанру исторического романа, получившему столь широкое распространение в русской литературе 20–30–х годов XIX века. И если русский роман этого времени развивался под влиянием Вальтера Скотта, то почва для него была во многом подготовлена огромным художественным воздействием, оказанным на русское общественно — литературное сознание «Историей государства Российского» Карамзина.
По свидетельству Пушкина, «История» Карамзина открыла для русского общества многие страницы дотоле почти неизвестного ему исторического прошлого России. Тем самым «История государства Российского», несмотря на ее сугубо монархическую, реакционную в политическом отношении концепцию, всё же явилась значительным фактором формирования национального, гражданского, патриотического сознания. Не только для Пушкина и декабристов, но и для писателей и поэтов последующих поколений, вплоть до А. К. Толстого, «История» Карамзина была неисчерпаемым источником исторических сюжетов и образов. Пушкин и декабристы открыто порицали концепцию Карамзина и, вместе с тем, они были ближайшими и подлинными его преемниками. Вот почему Белинский справедливо говорил, что «История государства Российского» «навсегда останется великим памятником в истории русской литературы вообще и в истории литературы русской истории». Считая, что «слог» труда Карамзина «не исторический», а «скорее слог поэмы, писанной мерною прозою, поэмы, тип которой принадлежит XVIII веку», Белинский подчеркивал, что «тем не менее без Карамзина русские не знали бы истории своего отечества, ибо не имели бы возможности смотреть на нее-критически». [113]Так оценил Белинский вклад, внесенный «Историей» Карамзина в дело формирования русского общественного и прежде всего национального сознания.
После войны 1812 года, под ее непосредственным воздействием процесс формирования национального самосознания русского общества вступает в новую фазу своего развития. Поставленные Карамзиным проблемы национального определения русской литературы и ее гражданственного служения наполняются в литературе декабризма иным, революционным, антикрепостническим содержанием, складывающимся под сильным идейным влиянием творчества Радищева. Но при этом словесные формы художественного выражения идей революционной гражданственности во многом зависят от форм, созданных Карамзиным.
Под перекрещивающимся влиянием Радищева и зрелого Карамзина возникает во второй половине 1810–х годов литература декабристских «писем» и «путешествий». Одним из самых ранних и крупных произведений такого рода были «Письма русского офицера» (1808, 1815–1816) Ф. Н. Глинки.
«Письма» Глинки о первой, заграничной войне с Наполеоном по замыслу, форме, идейной направленности остаются еще в русле идейнохудожественного влияния Карамзина, его «Писем русского путешественника». Большую часть «писем» 1805–1806 годов из Польши, Австрии, Венгрии Глинка посвящает быту, нравам, историческим достопримечательностям этих стран. Что же касается военных событий, то они изображаются в духе карамзинской гражданственности и его метода исторических параллелей. Вот как, например, говорит Глинка о знаменитом Шен- грабенском сражении: «Триста спартанцев побили двадцать тысяч персов в неприступном проходе Фермопильском; а пять тысяч россиян отразили шестьдесят тысяч французов на чистом поле! Но там был Леонид, а здесь князь Багратион. — Исполать героям русским!». [114]
Карамзин любовался свободой жителей Швейцарии и восторгался конституционными порядками Англии. Глинка в первой части «Писем» с восхищением описывает «добрый народ», «вольную землю» «прелестной Венгрии», а говоря о жалком состоянии галицийских крестьян утверждает, что, если бы богачи не лишали себя «небесного наслаждения» делиться с бедными, «вечный мир между нищетою и богатством был бы восстановлен». [115]Всё это еще далеко от декабристских представлений и близко Карамзину по духу и выражению. Но характерно, что Глинке были близки гражданственность и патриотизм Карамзина, а не его «чувствительность». Тем самым его «Письма» резко выделяются из всех других сентиментальных «путешествий» начала 1800–х годов.
Война 1812 года поставила перед Ф. Н. Глинкой, как и перед другими будущими декабристами, вопрос о роли народных масс в исторической жизни России, о нетерпимости их крепостнического угнетения, о силе народного патриотизма и антинациональной сущности самодержавия, о народной стихии русского национального характера. Все эти вопросы, в той или другой форме, нашли свое выражение и освещение, не всегда, правда, последовательное, в других частях «Писем русского офицера», из которых вторая и третья посвящены «путешествию» по России (Тверь, Москва, Киев) в канун Отечественной войны 1812 года, а части четвертая — восьмая — событиям последней. Пожалуй, самое замечательное в «Письмах русского офицера» — это попытка осмыслить, посредством «мирного» путешествия автора, героические события 1812 года в свете широкой перспективы социальной и исторической жизни России, раскрыть богатство национального характера русского народа, народным патриотизмом объяснить победу России над наполеоновской Францией. В написанном в форме письма «К другу моему» предисловии ко второй части Глинка подчеркивает, что его «мысли, замечания и рассуждения… во время поездки в разные места Тверской губернии, в Москву и в Киев» вместе с письмами «о походе 1805 и 1806 годов» и «об отечественной войне 1812 и о заграничной 1813 года войне» «составят одно целое». «Сие второе сочинение, — говорит Глинка о своем «путешествии по России», — должно быть непременно в общей связи с первым и последним. Оно непосредственно обращает внимание на то время, которое предшествовало великим бурям и волнениям, постигшим отечество наше». [116]Широта этого замысла для своего времени поистине изумительна. В какой‑то мере она предвосхищает замысел «Войны и мира», открывая путь к широким социально — историческим обобщениям, которые составляют одну из отличительных черт русского реалистического романа, и эпопеи Толстого прежде всего.