А как было в более раннее время, у древних славян?
В одном сборнике, написанном в Киеве в 1073 году, цвета радуги ограничиваются всего четырьмя: В радуге свойства суть червеное, и синее, и зеленое, и багряное. Итак, красный — зеленый — синий и ... и все, потому что слово багряный одинаково могло означать и ‘красный’, и ‘черный’, во всяком случае, слово багряный и слово червоный одинаково передавали впечатление от красного цвета. Вот и весь спектр, три цвета: червоный — зеленый — синий. В первом соединены красный и оранжевый, во втором — желтый, зеленый и голубой, в третьем — синий и фиолетовый. А если словом зеленое обозначается и желтый, и зеленый, и голубой цвет, ясно, что в XI веке само слово имело совсем иное содержание. И теперь мы только очень условно, с большой натяжкой можем считать, что тогдашнее слово зеленый обозначало также и зеленый цвет. От тех именно времен сохранилось сочетание зелено вино. Еще древнеримский писатель Плиний белое виноградное, т. е. светлое с наблеском влаги, вино называл зеленым; в русских песнях таким оно навсегда и осталось. Зеленый включал в себя самую светлую часть спектра. Для того и использовалось древнее славянское слово: зеленый — светлый, как трава. Светлый цвет — в отличие от белого, тоже светлого, но не цвета.
Тот же состав спектра сохраняется еще и в русской летописи под 1230 годом, но скорее как дань традиции, как символ. Ведь радуга 1230 года, по мысли летописца, стала предзнаменованием монголо-татарского нашествия. Во всяком случае, в начале XVI века такую символику цвета уже знали и объясняли ее так. Четыре цвета радуги связаны с четырьмя стихиями: зеленый от воды, синий от воздуха, красный от огня, черный или багряный от земли. На Русь такое представление попало из переводной литературы. Но символика цвета и возникает лишь тогда, когда сами цвета уже точно известны, определены и названы.
В другой русской летописи под тем же 1230 годом в качестве горестного предзнаменования летописец приводит такую примету: явились на оба пол (на обе стороны от) солнца столпы — черлены и желты, зелены, голубы, сини, черны, т. е.:
Оранжевого еще нет.
Может быть, вместо оранжевый употреблялись когда-то слова жаркой или рыжий — со значением ‘красно-бурый’. Это слово известно с конца XIII века, но прежде оно было связано с красной частью спектра. Рыж и происходит-то от того же корня, что и слово руда — ‘кровь’; у Кантемира оранжевый — рудо-желтый. И это не единственный случай, когда язык использовал старое слово для обозначения нового, только что обнаруженного цвета. Желтый, например, родственник и золе (которая сера), и золоту (которое золотисто), и зелени (которая зелена), да еще и желчи (которая может иметь красноватые тона) — все эти слова восходят к общему корню -гвел-. Так какой же цвет раньше всего можно было связать в представлении древних со словом желтый? В народных заговорах от сглазу еще так недавно желтый значил ‘карий’: Спаси нас от серого, от синего, от черного, от желтого глазу, от плохого часу... Довольно зыбкой становится почва, как только из строго очерченного мира физических закономерностей мы переходим в царство словесных теней.
Теней, потому что многих слов, которые прежде служили для обозначения цвета, теперь уже нет в языке. Судите сами. Красный цвет древние славяне обозначали несколькими словами, из которых главными были червен и багрян. Фактически же их было больше, так как они имели варианты: червен, черлен, червлен, чермен или багр, багор, багрян, багрен. Обозначали все они красный, он же румяный, он же кровавый, он же рыжий, он же алый, он же огненный цвет. Вот только багряный чуть темнее чермного, он находится по другую (фиолетовую) сторону известного нам теперь спектра; червленый — вторичное слово, связано со словом червь, потому что из некоторых видов червя (кошенили) добывали светлую красную краску.