В основу обучения стрельбе Суворов ставил огонь одиночный, с точнейшим прицеливанием, редкий, но меткий, и непременно со «скорым» заряжанием. Залп, по его мнению, годится только «в разводе, коли с пальбою, для очищения ружей. В ином строю — только для исправности», а «против неприятеля не годится! Он может сколоть и порубить, пока опять заряжают». Иное дело — одиночная стрельба: «Исправный приклад править пальбою. Здесь он расстраивается по неминуемой торопливости, но во взводной пальбе он виден. Одиночка пальбы на баталии выйдет сама собою. Для сбережения пули тут на каждом выстреле всякий в своего противника должен целить, чтоб его убить.»
Пусть беспристрастный читатель скажет, на чем мы проиграли главным образом русско-японскую войну, как не на неумении стрелять — и особенно на слепом пристрастии к залпам, промежутками между которыми японцы пользовались, чтобы давать свои толчки вперед, особенно ночью, и при голосе команд или огне которых они бросались на землю, пропускали пули над собою почти без потерь для себя. Между тем против нас они вели огонь отдельный, и именно по-суворовски, имея «каждый своего определенного врага, чтоб его убить». Далее, у Суворова управление огнем — во взводах.
Еще одно суворовское правило: разрешать даже без команды огонь в каждом капральстве «для вернейшего застреливания старших и наездников».
Необычайное уважение Суворова к огню и понимание его свойств заставляло его всюду и везде применять «крестные огни», так что и свои знаменитые «подвижные кареи» он строил, не закрывая «крепостных огней».
Мало того, даже при отражении противника встречным ударом в штыки пехота Суворова сначала выпускала в него с 60 шагов свою верную пулю и затем с 30 шагов бросалась в штыки, а в обучении он прививал: «Марширование, повороты всякого рода, скорый заряд и конец удар в штыки», — т. е. без огня штыку он даже и не учил, как правило.
Наконец, указание Суворова: «Когда неприятель бежит, то его провожают ружейным огнем. Он не стреляет, не прикладывается, не заряжает. Много неудобств спасаться бегством». Есть ли где большее уважение именно к огню, отсутствие возможности вести который и есть первейшее, у Суворова, неудобство отступлений. И дальше: «Когда за ним штыки, он еще реже стреляет; а потому не останавливаться, а ускорять бегство штыками».
Глубоко уважая также артиллерию, Суворов широко применял артиллерийский огонь, особенно продольный, для чего она и маневрировала преимущественно в охвате противника, но во всяком случае ее определенно учил он наносить наибольший вред врагу, — а свою пехоту Суворов обучал быстро и легко проходить наиболее опасные полосы обстрела неприятельской артиллерии и пехоты. Огонь этот он делил на дальний огонь «большой полевой артиллерии», более близкий — артиллерии полковой и, наконец, на огонь ружейный. Конница тоже обучалась у Суворова пальбе, но лишь пешком, а конная артиллерия имела у него завидное право: «Конная артиллерия скачет, как сама хочет», — глубокое понимание того, что именно этот драгоценный род войск и должен пользоваться наибольшей свободой в бою для быстрого уравновешивания огня, где нужно. Наконец, приказывалось в боях: «быстро на батареи пускаться, что особливо внушить». Но исходя из относительных свойств разных видов огня Суворов определенно выказывал особое уважение к огню пехотному. «Пехотные огни открывают победу», — говорил он, ставя тем самым пехоту как род войск на первое место. Что можем мы добавить к этим величайшей мудрости словам, когда война 1904–1905 гг. дала общие потери от пехотного огня 85 %, от артиллерийского и от штыка — остальные 15 %.
«Пуля дура, штык молодец», — говорил он, и имел, конечно, на то основание. Да позволено будет спросить, при всех прочих равных условиях не возьмет ли все же верх тот, у кого дух (решительность сойтись на штык) выше.
Но победа ведь одним лобовым ударом не получается: мы видим у Суворова прежде всего маневр, подвижность, и он, в сущности, соединяет силы не перед сражением, а на поле сражения, даже на месте расположения врага, т. е. делает то, что Шлихтинг приписывает Мольтке как величайшую заслугу перед историей военного искусства, даже в ущерб всей славе Наполеона.