Толь донес, что под Вязьмой удобной позиции нет; все места лесисты, горы покрыты кустами, а верстах в десяти за Вязьмой, по большой Московской дороге, есть довольно выгодная позиция, которую и следует укрепить.
15 (27) августа обе армии соединились при Вязьме; арьергард вступил в кровопролитный бой на р. Осме. Наполеону крайне хотелось начать генеральное сражение, так как с каждым днем народная война разгоралась все сильнее. Города и селения в районе движения войск доставались французам сожженными; горели и волости в округе верст на двадцать, куда забирались французские фуражиры и толпы мародеров, число которых ежедневно увеличивалось из-за недостатка продовольствия.
16 (28) августа наши армии отошли к Федоровскому, намереваясь на следующий день отойти к Цареву Займищу, где была найдена позиция.
Мюрат сильно теснил наш арьергард у Вязьмы. Вместо Платова арьергардом командовал Коновницын. При отступлении нашего арьергарда Вязьма была зажжена, так что неприятельская артиллерия не могла пройти через город, а пошла в обход, вместе с пехотой и конницей. На позиции за Вязьмой Коновницын продержался еще несколько часов, к вечеру же отступил и остановился в 18 верстах впереди Царева Займища.
Хотя при отступлении от Смоленска наш арьергард постоянно отбивал все атаки противника и мы не потеряли ни одного орудия, но желание дать генеральное сражение росло и в обществе, и в армии. Помыслы и молитвы всех устремлены были к одному: окончить ненавистное отступление, которое вело врагов к самому сердцу России.
17 (29) августа при Царевом Займище Барклай-де-Толли решился, по-видимому, на генеральное сражение и доносил государю: «Здесь стал я с обеими армиями в позиции и решился ожидать атаки неприятельской».
Снова начали строить укрепления и готовиться к сражению, но войска уже не верили в возможность боя. «Опять прикажут отступать!» — было на уме у всех. Всякая надежда на решимость Барклая-де-Толли пропала; разногласия же его во взглядах с Багратионом совершенно обострили их взаимные отношения. Но вскоре все воспрянули духом, получив известие о назначении общего главнокомандующего князя Михаила Илларионовича Кутузова, который и прибыл к армии в Царево Займище.
Назначение Кутузова главнокомандующим. Славный сподвижник Суворова, недавно блестяще окончивший войну с Турцией, 29 июля возведенный в княжеское достоинство с титулом светлейшего, Кутузов был тем, на кого с верой и надеждой смотрела вся тогдашняя Россия. Чрезвычайный комитет[83], которому государь поручил выбрать главнокомандующего всеми армиями, единогласно избрал Кутузова. 8 (20) августа государь объявил ему об этом назначении.
Светлейший князь Смоленский генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов
Император Александр не доверял ни военным способностям, ни личным свойствам Кутузова. Вверяя ему судьбу России, государь превозмог в себе предубеждение против него и сделал уступку общественному мнению. Глас народный на этот раз оказался гласом Божьим. Назначение Кутузова было встречено с восторгом во всей России; даже недоброжелатели полководца сознавали, что никто не мог бы заменить его в то время, когда Наполеон неудержимо двигался к сердцу России.
Наполеон, отлично знавший Кутузова еще со времен войны 1805 г., назвал его «le vieux renard du Nord». «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав», — заметил Кутузов, когда ему сделался известным этот отзыв.
11 августа князь Кутузов выехал из Петербурга в армию. В Ижоре он встретил курьера с донесением о занятии французами Смоленска. «Ключ к Москве взят!» — с горечью воскликнул старый полководец. Весь переезд его к армии имел вид непрерывного торжественного шествия; толпы жителей городов и селений ждали его проезда, становились на колени, желали ему счастливого пути и восклицали: «Спаси нас, побей супостата!»
17 (29) августа Кутузов прибыл в Царево Займище на позицию, избранную Барклаем для решительного боя. Поздоровавшись с почетным караулом и оглядев солдат, он воскликнул: «Можно ли все отступать с такими молодцами?!» Эти слова быстро разнеслись по армии, и тотчас же родилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов». Тем не менее, признав местность невыгодной для сражения и желая сблизиться с приближавшимися подкреплениями, Кутузов приказал продолжать прерванное Барклаем отступление, чтобы на первой же выгодной позиции вступить в битву, которой желали войска и народ.
Кутузов внутренне сочувствовал идее Барклая — пока уклоняться от генерального сражения, но сознавал, что необходимо удовлетворить желание общества, требовавшего вступления в бой. Бородинская битва не оправдывалась общим стратегическим положением армии — это была искупительная жертва, приносимая в защиту первопрестольной столицы.