За всех ответил «благороднейший старец» Вилим Христофорович Дерфельден:
«Отец Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит; но ведь ты знаешь; знаешь, отец, ратников, преданных тебе душою, безотчетно любящих тебя: верь нам! Клянемся тебе перед Богом, за себя и за всех, что бы ни встретилось, в нас ты, отец, не увидишь ни гнусной, незнакомому русскому трусости, ни ропота. Пусть сто вражьих тысяч станут перед нами; пусть горы эти втрое, вдесятеро представят нам препон, — мы будем победителями того и другого; все перенесем и не посрамим русского оружия; а если падем, то умрем со славою!.. Веди куда думаешь; делай что знаешь: мы твои, отец!.. Мы русские!»
Суворов слушал эту речь с закрытыми глазами, поникнув головой, а после всеобщего клича «Клянемся!» он открыл глаза, блестящие райской радостью, и начал говорить: «Надеюсь… рад!.. Помилуй Бог… мы русские!.. Благодарю, спасибо! Разобьем врага, и победа над коварством… будет победа!..»
Вслед за этим Суворов подошел к столу диктовать приказ.
«Мы вышли, — писал Багратион, — от Александра Васильевича с восторженным чувством, с самоотвержением, с силою воли духа: победить или умереть со славою, закрыть знамена наших полков телами своими».
Велик народ, который имеет в своей истории подобный военный совет! Все лучшие качества выказались на нем в лице военачальников наших! А когда они зажгли своими чувствами офицеров и солдат, то войска снова были готовы на какие угодно подвиги, к каким угодно лишениям.
Двухдневные бои в Кленской и Мутенской долинах.Сущность приказа Суворова от 18 сентября заключалась в том, чтобы идти к Гларису, а если французы преградят дорогу, пробиться силой. В тот же день, 18 сентября, Ауфенберг должен был двинуться к горе Брагель (по дороге на Гларис), сбить здесь французов и теснить возможно дальше. На следующий день за Ауфенбергом назначено было идти Багратиону, за ним — дивизии Швейковского. Розенберг и Ферстер (из корпуса Дерфельдена) оставлены в Мутенской долине, чтобы удерживать стоявшего у Швица противника, пока все прочие войска и вьюки не пройдут через Брагель.
Ауфенберг 18-го же двинулся, сбил на горе Брагель неприятельский пост и спустился в Кленталь.
На другой день двинулся и Багратион, а за ним Швейковский (всего 6 тысяч). После перехода через хребет Росшток Брагель не удивила наших войск, хотя подъем и спуск были очень трудны. Только к трем часам дня Багратион спустился к Кленталь, где Ауфенберг с утра уже был в бою с Молитором, который, уверенный, что Суворов погибнет в Мутенской долине, послал Ауфенбергу предложение о сдаче. Ауфенберг уже вел переговоры, когда подоспел Багратион. Ударом в лоб и обходом егерями с обоих флангов он сбил Молитора и прижал к теснине между озером и отвесными горами.
После 16-часового боя выход в долину Линты был все же в наших руках.
В то же время и Розенберг блистательно выполнял свою задачу в Мутенской долине, имея 4 тысячи человек. Когда же на другой день Розенбергу предстояло отступить в виду сильного врага, он вышел из положения военной хитростью, послав в Швиц приказ приготовить на 21 сентября продовольствие на 12 тысяч русских войск, и французы в Швице весь день 21-го не трогались с места, ожидая нападения.
Между тем Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису. К концу дня Масена обнаружил обман, но преследовать было поздно. Тогда он повел свои войска кругом на соединение с Молитором, а Розенберг продолжал движение. Испытав страшные лишения, проведя две ночи без топлива среди снежной пустыни, он только 23-го пришел в Гларис. Заслуги Розенберга громадны, и ими он совершенно искупил свои просчеты в Басиньяно и на Сен-Готарде.
Окончание Швейцарского похода.Ожидая Розенберга, Суворов стоял у Нетсталя. 23-го у Глариса собрались все войска. Изнуренные горным походом, голодом, тяжелыми боями, оборванные, босые, без патронов и артиллерии, они казались сборищем нищих. Лишения были столь велики, что даже генерал Ребиндер последние дни ходил, обернув ступни ног кусками сукна от мундира. Но по внутреннему своему состоянию это были все те же чудо-богатыри.
Двумя ночными переходами Суворов отделился от французов; французы заметили движение, когда большая часть войска уже снялась с биваков. Но этот путь был еще труднее, чем все прежние: по узкой тропе шло движение поодиночке. Тропа была почти непроходима и местами представляла узкий обледенелый карниз, покрытый снегом.
Только к полудню собрались войска в д. Паникс, а после небольшого привала перешли в Иланце. Здесь стоял Линкен; Ауфенберг был у Кура, Елачич и Петраш растянулись от Кура до Боденского озера. Грозный снеговой хребет прикрыл союзников от неприятеля. В Иланце наши обогрелись, а на следующий день в Куре нашли обильные запасы. Мгновенно все оживились; усталость и страдания были отринуты; раздалась веселая русская песня, слышались шутки.
Швейцарский поход был кончен. Из 20 тысяч человек, выступивших из Италии, в Кур пришло около 15 тысяч. Более 1600 человек были убиты, упали в пропасти и замерзли, 3500 человек ранены, — но ни одного отставшего. Масена говорил впоследствии, что за один этот поход он отдал бы все свои 48 походов.
Возвращение Суворова в Россию.Европа следила за Швейцарским походом с замиранием сердца, а когда в конце октября были получены верные сведения об исходе похода, то ликованию русского общества не было конца. «Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, — писал Государь, — недоставало вам одного рода славы — преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх».
29 октября Суворову пожаловано звание генералиссимуса, и Военной коллегии повелено вести с ним переписку не указами, а сообщениями.
О чем же думал сам великий полководец в это время? Еще из д. Паникс послал он эрцгерцогу Карлу свои предложения о новом вторжении в Швейцарию. Но судьба решила иначе: Суворов вынужден был ехать в Россию. Всюду по пути его встречали толпами, выказывая знаки удивления, уважения, благоговения.
Но с выездом из Праги [59]у Суворова появились признаки болезни, от которой он скончался. Он плохо себя чувствовал еще в Кончанском. Назначение в Италию подняло и дух, и тело. Но в Италии и особенно в Швейцарии здоровье опять пошатнулось. Общенародная слава после войны снова значительно подбодрила, но лета брали свое, и в Кракове, а затем и в Кобринском имении Суворов слег. «Тело мое во гноище», — писал он.
Весть о приготовлениях к великолепной встрече в Петербурге подействовала на Суворова лучше лекарств. Торжественный въезд в столицу России рисовался как утешение за все страдания. Но по дороге в Петербург разразился новый тяжкий удар — новая внезапная немилость государя.
20 марта при пароле отдано было высочайшее повеление: «Вопреки высочайше изданному уставу генералиссимус князь Суворов имел при корпусе своем, по старому обычаю, непременного дежурного генерала, что и дается на замечание всей армии».
Разгневанный Павел приказал отменить все распоряжения о встрече Суворова, и в родную столицу величайший полководец, так прославивший Россию, въехал 20 апреля в 10 часов вечера тайком, остановясь на Крюковом канале, у своего родственника Хвостова. Здесь от Павла I явилось извещение не являться к государю.
Это был последний удар. Суворов приобщился Св. Таин. «Долго гонялся я за славой, — говорил он, — все мечта; покой души у Престола Всемогущего». В агонии Суворов бредил новыми войнами, часто упоминал про Геную; 6 мая, около двух часов дня, великий витязь земли русской скончался, не будучи прощен государем.
Похороны состоялись 12 мая с уменьшенными почестями; народ горько плакал, и, как говорит очевидец, «только не смел рыдать». Государь все же стоял на углу Невского и Садовой; бывший с ним генерал Зайцев, сподвижник Суворова, увидев гроб, зарыдал навзрыд; государь не выдержал и заплакал. Пропустив гроб, он вернулся во дворец; весь день и всю ночь был очень печален, все время повторяя: «Жаль!»
Суворов похоронен в Александро-Невской лавре, в нижней, Благовещенской церкви, возле левого клироса. Над гробницей, по его просьбе, сделана простая надпись: «Здесь лежит Суворов».