Милютин отправил эту последнюю депешу, но через несколько часов государь отослал и свою первую депешу. Депеша второй редакции пришла ранее депеши первой редакции, но во всяком случае ни та, ни другая не заключали в себе категорического приказания занять Константинополь, что справедливо отметил великий князь в ответ на нарекания в неисполнении будто бы приказания государя. Мало того, он тогда же, 4 февраля, донес государю, что положение дел со времени заключения перемирия (более двух недель) изменилось не в нашу пользу, так как численность турецких войск в Константинополе увеличивалась с каждым днем и турки вообще пришли в себя после паники.
3 декабря английская эскадра в составе четырех броненосцев и одного парохода вошла в Мраморное море и бросила якорь у Принцевых островов. Великий князь на случай занятия Константинополя сперва притянул две гренадерские дивизии, а затем 4 февраля приказал: правой колонне — части гвардейской пехоты и кавалерии — сосредоточиться в Буюк-Чекмендже; средней колонне Скобелева приготовиться к наступлению на Царьград по первому приказанию; левой колонне генерала Радецкого наступать к Чаталдже, а оттуда далее смотря по обстоятельствам; резерву армии: одной гренадерской дивизии дойти до Чорлу и Чаталджи, а другой — до Энос-Шаркиой, выслав заслон к Галлиполи. Кроме того, чтобы усилить вообще войска, направляемые на Царьград, были двинуты через Балканы 1-я пехотная дивизия и из Софии 1-я гвардейская пехотная дивизия.
27 января прибыл в главную квартиру граф Игнатьев и приступил к переговорам о мире с турецкими уполномоченными (новыми) Сафвет-пашой и Саадуллах-беем.
Между тем из Европы, Петербурга и Константинополя приходили самые тревожные известия по поводу политических осложнений с Англией и Австрией; распространялись слухи о предполагаемой европейской конференции, до завершения которой мир не будет считаться окончательным. Турецкое правительство не отвечало на сделанное ему великим князем предложение относительно Сан-Стефано. Тогда долготерпение главнокомандующего истощилось, и 9 февраля он категорично объявил Сафвет-паше, что если 11 февраля к 6 часам утра не получит согласия Порты для вступления в Сан-Стефано, то займет его и все те места и позиции, которые признает нужным, и без ее согласия, не придавая, однако, этой мере враждебного для Турции характера.
Решительные тон и смысл заявлений подействовали на Порту, и первый министр поспешил послать в Адрианополь приглашение перевести главную квартиру в Сан-Стефано, но это приглашение запоздало: великий князь в 6 часов утра 11 февраля выехал по железной дороге и прибыл в Сан-Стефано в 4 часа утра следующего дня; здесь он был встречен двумя пашами, которые, идя пешком у стремени, сопровождали въезд Его Высочества в Сан-Стефано. Местное греческое духовенство встретило великого князя с крестом, а жители выказали радость при виде православных войск «в одном из предместий Константинополя». В тот же день вступила в Сан-Стефано и часть гвардии. 14 февраля великий князь донес государю: «Присутствие наших войск у самых ворот турецкой столицы передает окончательно в наши руки судьбу Оттоманской империи и подымает в глазах местных христиан великое историческое значение избавительницы России, призванной Проведением к разрешению сосредоточенных на здешней почве вековых вопросов».
Занятие нами Сан-Стефано вызвало в Европе большое беспокойство, но, конечно, приближение наших войск к Константинополю не могло не сделать турок более сговорчивыми, так как казалось им постоянной угрозой столицы империи. В 16 часов 15 минут 19 февраля, в знаменательный день восшествия на престол Александра II и дарованного им освобождения крестьян, был подписан мир, освобождавший миллионы наших братьев православных славян от турецко-магометанского ига. В тот же день состоялся парад войск, и великий князь телеграфировал государю: «Счастие имею поздравить Ваше Величество с заключением мира. Господь сподобил Вас окончить великое, Вами предпринятое святое дело: в день освобождения крестьян Вы освободили христиан из-под ига мусульманского». Государь ответил: «Благодарю Бога за заключение мира. Спасибо от души тебе и всем нашим молодцам за достигнутый славный результат. Лишь бы европейская конференция не испортила то, чего мы достигли нашей кровью». О, как был прав государь в отношении того, что сделал с нашими блестящими результатами кровавой войны Берлинский конгресс!
Главнейшие деятели войны[91]
Несмотря на то что война застала нас в самый неблагоприятный момент крупных реформ в армии, далеко еще не законченных, несмотря на то что русское огнестрельное оружие значительно уступало оружию противника, несмотря на то что в отношении тактической подготовки наша армия не усвоила современные требования, наконец, несмотря на то что турецкий солдат того времени мало уступал по своим личным качествам русскому солдату, Россия блестяще выиграла кампанию и внесла в историю военного искусства целый ряд положительных образцов, вызвавших удивление даже теоретика Мольтке и явившихся предметом тщательного изучения не только европейских армий, но и японцев.
Невольно вспоминаются незабвенные слова приказа Гурко, отданного им 25 декабря в Софии: «Пройдут годы, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей!» И слава эта была создана старшими военачальниками, умело подвигнувшими неподражаемого русского солдата на новые подвиги.
Великий князь Николай Николаевич Старший
Главнокомандующий армией, великий князь Николай Николаевич Старший, являлся главным деятелем этой войны и смело может быть назван душой всех побед. На эту должность он явился достаточно подготовленным предшествовавшими должностями генерал-инспектора кавалерии и особенно главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа[92]. Здесь уже он обнаружил острый и широкий ум, способный охватить сложную обстановку в полном объеме и сделать из нее правильный вывод. К тому же это был чисто русский человек, беззаветно любивший Россию, знавший ее историю; он прекрасно понимал задачи России, скорбел о тех громадных жертвах, которые понесла уже Россия в деле освобождения балканских славян, и в этом отношении вряд ли кто-нибудь иной лучше него понимал ту историческую миссию, которая выпадала на долю главнокомандующего армией в войне 1877–1878 гг. На эту войну он смотрел как на святое дело, начатое Александром II.
Блестящий кавалерийский начальник, он обладал чрезвычайно энергичным и смелым характером, любил рисковать, особенно если видел поддержку в некоторых своих подчиненных и отваживался на такие стратегические операции, которые другим полководцам казались несбыточными. Он отличался порывистостью и подчас нетерпеливостью, поэтому, ценя мнение людей, особенно опытных и старше себя, не подчинялся им всецело. Его кипучая натура требовала действий решительных и стремительных, а вместе с тем не исключала известной выдержки, так как неудачи не обескураживали его, а наоборот побуждали все к новым и новым попыткам добиться раз намеченной цели.
В этом отношении нельзя не отметить его настойчивости при взятии Плевны; ему всецело принадлежит честь незамедлительного перехода через Балканы; ему же следует приписать стремление дойти до самого Константинополя, и если он не вошел в Царьград, то это можно объяснить лишь особым его уважением и почтением к Александру II, находившемуся в этом вопросе под влиянием канцлера князя Горчакова. Он умел ценить выдающихся своих сподвижников, ненавидел интриги и глубоко любил русского офицера и солдата; Плевненское сидение и особенно неудачные штурмы доставили много мучений его восприимчивой душе; еще больше страдал он как русский человек от тех дипломатических унижений, на которые были мы обречены под стенами Константинополя.