II
Не одному отечеству нес Лжедимитрий грозные бедствия, но и православной Церкви. Не напрасно патриарх Иов в своей окружной грамоте о появлении самозванца с литовским войском в русских пределах извещал, что он уклонился в ересь и имеет намерение ввести латинскую ересь в России, и потому объявлял его, как изменника отечеству и как еретика и отметника от православной веры, достойным проклятия. Патриарх говорил правду.
Мысль обратить русских к латинству не оставляли папы и их клевреты и после пресловутой, но совершенно неудавшейся попытки иезуита Антония Поссевина при царе Иване Васильевиче Грозном. Едва только взошел на русский престол новый государь Федор Иванович, спустя два года после этой попытки, как папа Григорий XIII прислал в Россию с тем же иезуитом две грамоты: одну к царю, другую к боярам - и приглашал их верить Поссевину во всем и воспользоваться его услугами. Не видя никакого успеха, Антоний Поссевин возбудил польского короля Стефана Батория завоевать Московию для Польши и католицизма, и новый папа Сикст V обязался (1586) давать Баторию для этой цели по 25 тысяч скуди ежегодно. А между тем чрез того же Антония прислал письмо и к русскому царю и, уведомляя о замыслах Батория воевать против России и отнять у нее области Смоленскую, Псковскую и Новгородскую, уверял, что поручил Антонию употребить все свое влияние для предотвращения кровопролития между христианами, и просил иметь полное доверие к словам Антония и последовать его внушениям. Смерть Батория прекратила эти замыслы его и папы. В 1594 и 1597 г. папа Климент VIII присылал своего легата Александра Комулея, знавшего русский язык, к царю Федору Ивановичу и правителю государства Годунову и письменно приглашал их принять участие в союзе с прочими государями Европы против турок, а легату поручал хлопотать и о соединении Церквей. Но и от хлопот Комулея не было вожделенных плодов для папы. По восшествии Бориса Федоровича на престол польский король Сигизмунд III, желая заключить с ним вечный мир, присылал в Москву (1600) своего канцлера Льва Сапегу и в числе условий мира предлагал, чтобы поляки и литовцы могли селиться в России, приобретать земли и строить на них латинские церкви, а для польских и литовских купцов, ремесленников и других лиц, которые будут на службе в России, дозволено было строить латинские костелы в Москве и прочих русских городах. Бояре отвечали, что поляки и литовцы могут жшъ в России и оставаться при своей вере, но приобретать им в России земли и строить латинские церкви государь дозволить не может.
После стольких неудач можно судить, как обрадовались усердные слуги папства, иезуиты, когда попался в их руки искатель московского престола Лжедимитрий. Кто бы он ни был, Гришка ли Отрепьев и сознательный обманщик, или кто другой, подготовленный боярами по вражде к царю Борису и воспитанный ими в убеждении, что он есть истинный царевич Димитрий, или еще иной кто-либо, - только этот искатель русского престола очень хорошо рассчитал, явившись искать себе помощи в Литве и Польше, что лучшее средство для его цели - прибегнуть к иезуитам. Когда еще он был слугою у князя Адама Вишневецкого и, притворившись опасно больным, потребовал к себе духовника, чтобы исповедать ему пред смертию тайну своего царского происхождения, этим духовником оказался иезуит. Он тотчас открыл мнимую тайну князю Вишневецкому и своим собратиям, и, между тем как Вишневецкий передавал ее своему брату Константину, а тот своему тестю, воеводе сендомирскому Юрию Мнишку, и другим соседним панам, и Джедимитрия начали принимать у себя паны с царскими почестями, а Юрий Мнишка согласился даже выдать впоследствии за него свою дочь Марину, иезуиты окружили его и посоветовали ему войти в переписку с папским нунцием в Польше Клавдием Ронгони. Переписка началась и привела к тому, что Лжедимитрий дал письменное обязательство за себя и за Россию присоединиться к Римской Церкви, а Ронгони обещался быть ходатаем за него пред польским королем и пред папою. Когда вслед за тем Лжедимитрий с своим будущим тестем прибыл в Краков (в начале 1604 г.), Ронгони принял их у себя в доме чрезвычайно ласково, и здесь по требованию нунция мнимый царевич вновь подтвердил в присутствии многих вельмож свою клятву сделаться католиком. Ронгони представил его королю, и Сигизмунд, уже подготовленный иезуитами, признал его истинным царевичем Димитрием, назначил ему по 40000 злотых ежегодно на издержки и дозволил панам Мнишку и Вишневецким собрать для него рать из вольницы и вторгнуться в пределы России. Тогда самозванец решился действительно принять латинство, но, не желая, чтобы это огласилось и сделалось известным его будущим подданным, тайно пришел с каким-то польским вельможею (вероятно, Юрием Мнишком) в дом краковских иезуитов, исповедался пред одним из них, потом отрекся от православия и был присоединен к Римской Церкви. Ронгони сам преподал ему таинства миропомазания и Евхаристии. Возвратившись из Кракова в имения Юрия Мнишка, где уже собиралась польская вольница, чтобы идти на Россию, Лжедимитрий дал здесь (25 мая 1604 г.) своему будущему тестю клятвенную запись, что женится на его дочери панне Марине, как только утвердится на московском престоле, и тогда уступит ей в полное и безусловное обладание области Новгородскую и Псковскую с правом устроять в них латинские церкви, монастыри, школы и вообще свободно исповедовать римскую веру, которую он уже сам принял и намерен ввести во всем Московском государстве. От 30 июля написал собственноручное письмо к папе Клименту VIII и, утверждая, что ему обязан своим просвещением католическою верою, давал обещание содержать ее неизменно и всячески стараться о распространении ее в своем народе. Спустя два с половиною месяца, вступая с ополчением в пределы России (16 октября 1604 г.), взял с собою двух краковских иезуитов, которые и оставались при нем постоянно в качестве его духовных наставников и руководителей. Едва только начались успехи Лжедимитрия, едва покорились ему несколько украинских городов, как новый папа Павел V величал уже его (в генваре 1605 г.) государем всей России, московским, новгородским, казанским и пр., напоминал ему об его обещании распространить католичество в России; говорил, что ничем столько он не может возблагодарить Бога за все оказанные ему благодеяния, как если просветит русских, сидящих во тьме и сени смертной; хвалил его за то, что он уже собрал вокруг себя с этою целию несколько религиозных деятелей, и обещался прислать ему и других, если пожелает, даже епископов. Впрочем, несмотря на все эти влияния, Лжедимитрий еще в начале своего похода счел нужным показать русским свою приверженность к православию. Он велел, находясь в Путивле, который сдался ему добровольно, перенесть туда из Курска чудотворную икону "Знамения" Пресвятой Богородицы, встретил икону с особенною честию, поставил в своих палатах и каждый день горячо пред нею молился, потом взял икону с собою, и она сопутствовала ему в продолжение всего похода до Москвы. По своей ли мысли самозванец поступил таким образом или, быть может, по совету даже отцов иезуитов, во всяком случае это свидетельствовало, что если он и дал обещание обратить русских к католицизму, то желал по крайней мере вначале прикрывать свое намерение наружным вниманием и преданностию к их вере, хотя в то же время, как сейчас увидим, допускал и явное пренебрежение к их церковным уставам и обычаям.