Излишне было бы доказывать, что Максим Грек, который, как сам о себе говорит, «многа и различив прочет писания, христианска же и сложена внешними мудрецы, и довольну душевную пользу оттуду приобрет» (1. 377) и, как свидетельствуют его сочинения, превосходил всех современных ему русских писателей и грамотеев если не обширностию, то основательностию своих познаний, не только внешних, но и богословских, – те и другие он приобрел чрез чтение самих подлинников во всей их полноте, а не каких-либо славянских переводов, часто отрывочных, иногда неполных или неточных и искаженных, и пользовался этими познаниями при уме, развитом классическим образованием, – преимущества, которые недоступны были тогда писателям русским, хотя некоторые из них (например, Иосиф Волоцкий, митрополит Даниил) собственно богословскою начитанностию едва ли не превосходили Максима. Но, с другой стороны, несомненно, что он по своему просвещению не был выше своего века, не возвышался даже над некоторыми понятиями, воззрениями, погрешностями, какие господствовали тогда в России: например, верил в близкую кончину мира с наступлением восьмого века, или тысящелетия, признавал необходимость казни еретиков и ношение русскими «тафий и сапогов туркообразных» считал до того важным и противным вере, что давал совет: не желавших оставить употребление означенных вещей отлучать от святого причастия и не пускать в церковь, а купцов, привозивших такой товар, подвергать битью кнутом и разграблению (1. 54, 132; 2. 384).
Уважение к сочинениям Максима, начавшееся при его жизни, не прекращалось и после его смерти. Еще с XVI столетия стали собирать их в сборники, более или менее полные, и такие сборники списывались и распространялись в течение двух последующих столетий и в значительном числе сохранились доселе. На свидетельства Максима ссылались иногда наряду со свидетельствами святых отцов Церкви. А некоторые статьи его даже целиком вносимы были в другие, вновь составлявшиеся сборники или печатались особо. В наши дни, конечно, сочинения Максима не могут уже иметь другого значения, кроме исторического.
В заключении одного из посланий своих к известному Николаю Немчину о заблуждениях латинян Максим Грек, между прочим, написал: «Когда ты будешь просвещен разумом, то вопроси о том господина и учителя Даниила, митрополита всей России, и он научит тебя всей истине; я написал неучено и нерассудно, словом варварским и дебелым, а он просветит своим учением и возвестит тебе; тогда ты ясно увидишь, что, насколько отстоит солнце от звезды по светлости, настолько отстоит он от нас благодатию и светом разума, и ты отринешь луну и прилепишься солнцу… Когда ты узришь изящный разум святого митрополита, доктора закона Христова, украшенный многими знаниями, и с любовию будешь слушать его, пощади, честной друже, малословию и трости моей буей, которою я начертал тебе немногое…» Если бы подобный отзыв о митрополите Данииле Максим поместил в послании к нему самому или к кому-либо из православных, тогда можно было бы еще подумать, что это слова лести или одного приличия и уважения к сану; но, помещенные в письме к иноверцу, латиннику, который действовал во вред православию, был одним из любимцев великого князя, много лет вращался в нашем высшем кругу и, без сомнения, мог получить о митрополите самые верные сведения, они невольно заставляют предполагать, что Максим действительно высоко ценил ум и познания Даниила и считал его архипастырем просвещенным. Таким и является пред нами Даниил в своих словесных произведениях. Он был достойный ученик преподобного Иосифа Волоцкого и если уступал ему по талантам, то отнюдь не уступал по своей начитанности и обширности своих богословских сведений. А в ряду митрополитов собственно Московской митрополии, от Ионы до Иова, или до учреждения патриаршества, Даниил может быть назван самым просвещенным, за исключением одного Макария, без сомнения не менее начитанного, но более даровитого и более сделавшего для нашей духовной литературы, как и вообще для нашей Церкви, хотя оставившего и менее своих сочинений. Не хвалясь собственною мудростию и называя себя «невеждою и поселянином», Даниил, однако ж, сам признавал свои книжные и литературные занятия лучшим делом своей жизни и говорил: «Аз жизнь свою в лености изгубих, и не едино благо сотворих, точию мало нечто прочтох Божественная Писания, и от сих себе и другим воспоминах, и глаголах, и писах».