по священным правилам, или по преданию св. апостол и св. отец, или по уставу, если же указывал и на определенные правила, не приводя, впрочем, самого их текста, то иногда на такие, которые говорят совсем не о том, что нужно было Собору; иногда приводил и самый текст правил, но или неясно и неполно, или с прибавлениями и вообще в искаженном виде, или смешивал несколько различных между собою правил и брал из них по нескольку слов и выражений, иногда даже приводил правила под именем святых апостолов или святых Соборов и писания под именем святых отцов совершенно подложные, равно как привел в одной главе (79-ю мнимые слова праведного Еноха, а в другой (87-ю усвоил послание Цареградского патриарха Нила его предшественнику Филофею. Нет сомнения, что все эти погрешности допущены отцами Стоглавого Собора ненамеренно: они не знали подлинного текста священных книг, церковных правил, писаний отеческих и не могли к нему обращаться, а пользовались только славянскими переводами, какие имели под руками, и с одинаковою доверчивостию принимали все, что встречали в рукописях, не умея различать подлинных сочинений от подложных или искаженных. Потому, если и ошибались, то ошибались только «простотою и невежеством», как и выразился о погрешностях Стоглавого Собора Московский Собор 1667 г. К сожалению, эта простота и невежество отразились не на одном только неуменье пользоваться источниками, но и на самих правилах Стоглавого Собора, хотя очень немногих. Наибольшая часть его постановлений достойны всего уважения как согласные с правилами православно-кафолической Церкви и направленные к благоустройству Церкви Русской. Таковы многочисленные главы о святительском суде и церковном управлении и не менее многочисленные – о соблюдении церковного устава в богослужении, об исправлении богослужебных книг, писании святых икон, содержании церквей, благочинии во храмах. Таковы же определения об избрании достойных служителей алтаря, учреждении поповских старост для надзора за духовенством, об искоренении в духовенстве пороков, об исправлении монастырей и монашеской жизни. Таковы, наконец, правила о заведении духовных училищ, о богадельных домах, о выкупе пленных, об истреблении суеверий и вредных обычаев в народе. Но в числе этих достойных правил встречаются и недостойные Собора. Разумеем преимущественно постановления: о сложении двух перстов для крестного знамения (гл. 31), о сугубой аллилуйи (гл. 42), о небритии брады и усов (гл. 40). Тут отцы Собора допустили двоякую погрешность: во-первых, основали эти постановления на правилах и вообще писаниях частию подложных, частию испорченных, частию невероятных, хотя действительно тогда существовавших в славянских рукописях; а во-вторых, усвоили этим постановлениям, столько неважным по содержанию, необычайную важность, возвели их на степень догматов и отступление от них назвали ересью, казнили анафемой. И, следовательно, сугубо увлеклись «простотою и невежеством». Мы не станем рассматривать здесь подробно как этих, так и всех других постановлений Стоглавого Собора: они касаются разных сторон церковной жизни и с большею удобностию будут рассмотрены нами по частям при обозрении этих самых сторон. Кем написаны ответы, или определения, изложенные в Стоглаве, – неизвестно. Но, кажется, они написаны не одним лицом: по крайней мере, в ответах на вторые вопросы и в последующих затем определениях замечается более точности, ясности, даже порядка, а менее многословия, растянутости и повторений, нежели в ответах на первые вопросы. Очень вероятно, что если не все, то многие ответы изложены самим митрополитом Макарием: он еще прежде нарочито занимался собиранием и изучением церковных законов, превосходил прочих членов Собора своим образованием и более всех их был способен написать соборные решения. А с другой стороны, достойно замечания, что в постановлениях Стоглавого Собора приводятся те же самые доказательства в защиту неприкосновенности церковных имуществ, те же царские заповеди и соборные правила и встречаются те же самые выражения, какие находим и в Ответе митрополита Макария о тех же имуществах к царю Ивану Васильевичу, писанном, как можно догадываться, незадолго пред Стоглавым Собором. Также замечательно, что в своих посланиях к войску в Свияжск и к государю, писанных вскоре после Стоглаваго Собора, Макарий излагает такие нравственные наставления и другие мысли, которые по местам буквально сходны с изложенными в Стоглаве, хотя не указывает на самый Стоглав. Впрочем, кем бы ни были написаны постановления Стоглава, окончательная редакция их не могла состояться без просмотра или цензуры митрополита Макария как председателя Собора и главного иерарха. А потому, во всяком случае, постановления эти со всеми своими достоинствами и недостатками должны быть приписаны преимущественно ему, Макарию. Он отличался действительно обширным образованием и начитанностию, но не был выше своего века, не был свободен, в частности, от тех погрешностей, какие мы указали в Стоглаве. Макарий доверчиво относился к письменным памятникам и не всегда отличал подложные сочинения от подлинных, достойные уважения – от недостойных, как свидетельствуют составленные им Чети-Минеи; он строго запрещал брить усы и браду и считал это ересью латинскою, как видно из его посланий ; учил креститься двумя перстами, как видно из его Наказа в Каргополь (1558), хотя прежде поместил в своей Чети-Минее (писанной в Новгороде до 1544 г.) «Прение Панагиота» с учением о троеперстии; мог точно так же принять и проповедовать учение о сугубой аллилуйе, поверив особенно житию преподобного Евфросина Псковского (писано в 1547 г.), где утверждалось, будто не только патриарх Цареградский, но и Сама Пресвятая Богородица заповедали двоить, а не троить аллилуйю, хотя прежде и поместил в своей Чети-Минее послание неизвестного, или «Указ о трегубой аллилуии». В объяснение недостатков, замечаемых в постановлениях Стоглавого Собора, и в самом их изложении можно указать еще на то обстоятельство, что все эти многочисленные постановления составлены и написаны были весьма спешно: мало было времени, чтобы обстоятельно обсудить их и исправить со всею точностию. Вообще же, рассматривая и царские вопросы и соборные ответы, изложенные в Стоглаве, мы выносим убеждение, что книга эта есть живой свидетель, с одной стороны, о тех нравственных недугах, какими страдали в половине XVI в. Русская Церковь и русское общество, а с другой – о той степени просвещения, на какой находились тогда даже лучшие члены нашей Церкви и общества.