простой крестьянке. Она уходит в монастырь. Так же поступает и
князь. Они живут в двух разных монастырях, но продолжают любить
друг друга. Когда Петр почувствовал, что конец его близок, он
передал об этом Февронии, которая молится о том, чтобы умереть
одновременно с князем. Молитва ее услышана. Поскольку они оба
приняли монашеский постриг, то их должны похоронить раздельно,
но мертвые тела их находят общую могилу, которую они приготовили
для себя перед тем, как их разлучили. Власть имущие разделяют их,
но они снова оказываются вместе и, наконец, их оставляют в общей
могиле. Следующий шаг к вымыслу сделан в замечательном
произведении XVII века, которое называется Повесть о Савве
Грудцыне. Она написана на литературном церковно-славянском и
выглядит как чисто фактическое повествование, с обилием дат и
названий, но скорее всего, это художественный вымысел,
предназначенный для назидательного чтения. Савва Грудцын – нечто
вроде русского Фауста, который продает душу дьяволу не за
познание, а за власть и удовольствия. Дьявол хорошо ему служит, но
под конец Савва раскаивается и спасает душу в монастыре.
Пока этот первый опыт религиозно-назидательного
художественного вымысла вырастал как ветка традиционного
агиографического древа, со всех сторон стали пробиваться другие его
виды.
Весьма вероятно, что русская народная повествовательная поэзия
в той форме, в которой мы ее теперь знаем, родилась в середине или
во второй половине XVI века. Несомненно то, что первые ее
письменные следы появляются в начале XVII столетия. Далее же она
стала оказывать на письменную литературу значительное влияние.
Мы видели это влияние в Повести об обороне Азова. Еще заметнее
оно в замечательной Повести о Горе-Злосчастии, примере того, как в
литературном произведении используется метр народной
повествовательной песни.
Как и Савва Грудцын, поэма эта назидательная и написана не в
стиле московской религиозной литературы, а в стиле народной
благочестивой устной поэзии. Горе-злосчастие – это как бы
персонифицированное невезение человека, принявшее облик беса-
хранителя, и сопровождающее человека от колыбели до могилы. Оно
уводит хорошего юношу из почтенной и богатой семьи, из отчего
дома в большой мир; оно приводит его в кабак и на большую дорогу,
а оттуда почти на виселицу – но юноше тоже позволено бежать и
спасти свою душу, как Савва Грудцын, в монастыре – этом вечном
прибежище русского грешника. Образ Горя – глубоко поэтический
символ, и на всей вещи лежит отпечаток сильного и оригинального
таланта ее автора. Но автор неизвестен, как и всегда в древнерусской
литературе, да и точной датировке эта поэма не поддается. По-
видимому, она создана во второй половине XVII века.
Влияние нарративной народной песни ясно проявилось и в двух
романах, проникших в Россию из-за границы примерно в первой
половине XVII века – Бова Королевичи Еруслан Лазаревич. Бова –
французского происхождения, будучи потомком романа каролингских
времен Бюэв д’Анстон. В Россию он попал через северо-итальян-
ского Буово д’Антона, который шел туда через Богемию и
Белоруссию.
В России он полностью ассимилировался и русифицировался.
Забавно наблюдать, как французский рыцарский роман превратился в
волшебную приключенческую сказку, потеряв весь свой куртуазный
элемент. Бова и Еруслан(Еруслан – восточного происхождения, он
дальний потомок персидского Рустама) были неимоверно
популярными народными книжками. Именно по ним поэты XVIII и
начала XIX века составили представление о русском фольклоре,
главными образцами которого были эти книжки вплоть до открытия
Былин.
Очень интересно небольшое произведение, связанное, как и
Горе-Злосчастиеи Бова, с народной поэзией, хотя и по-иному, –
Повесть о молодце и девице. Это диалог между ухажером и
презревшей его девицей. Он восхваляет ее языком, своими образами,
прямо приводящими на ум народную поэзию. Она же на каждую его
тираду отвечает грубой и такой же образной бранью, также связанной
с народными приворотами и проклятиями. Но в конце концов она
сдается. Это образчик тщательно разработанного словесного
искусства, не имеющий параллелей в древнерусской литературе. По-
видимому, это было написано на севере (где народная поэзия была и
есть всего живее), в конце XVII века.
Последние названные нами работы уже вполне светские и
свободны от всякой назидательности. Еще более светские и совсем не
назидательные произведения появляются в этом же веке в форме
рассказов, напоминающих, или происходящих, от старых
французских «фаблио» и историй Декамерона. Примером таких
русифицированных фаблио является только недавно опубликованная
Повесть о Карпе Сутуловеи о его жене, которая успешно защищала
свою добродетель от всех посягательств другого купца (приятеля
Карпа), от своего духовного отца и от архиепископа. Главный
недостаток этих рассказов – их язык, являющийся довольно
бесцветной и неграмотной формой литературного славянского. Но
есть шедевр среди московских фаблио, которому этот недостаток не
присущ: это Повесть о Фроле Скобееве. Эта интересная история
написана без всяких литературных претензий, чисто разговорным
языком с очень простым синтаксисом. Это образчик живого и
цинического реализма, свободный и от назидательности, и от сатиры,
спокойно и с очевидным, хотя и неназойливым удовольствием
повествующий о всевозможных затеях, с помощью которых простой
приказный умудрился соблазнить дочь стольника и тайно на ней
жениться, о том, как он сумел примириться с ее родителями и в конце
концов стал их любимцем и человеком с положением. Голая и
деловитая простота рассказа великолепно обрамляет его плутовской
цинизм.
Единственным соперником Фрола Скобеевав (бессознательном)
литературном использовании повседневного языка стала Повесть об
Ерше Щетинниковеи о суде, который против него затеяли рыбы-
соседи по Ростовскому озеру. Это тоже плутовская история – потому
что в ней рассказывается, как Ерш законными и незаконными
способами уклоняется от справедливых требований, предъявленных
ему другими рыбами. Изложена история в форме «судного дела» – и
это прелестная пародия на московское судопроизводство и судебный
язык. Точно датировать эти повести невозможно. Некоторые могли
быть написаны в самом начале XVIII века, но по сути дела все они
относятся ко II половине XVII века, когда Московия была еще
Московией, но основы традиционной церковной цивилизации уже
постепенно подрывались нарастающей и разлагающей волной
секуляризации (обмирщения).
11. КОНЕЦ СТАРОЙ МОСКОВИИ: АВВАКУМ
Перед самым концом древнерусская цивилизация нашла так
сказать, свое полное и окончательное выражение в двух совершенно
непохожих, но взаимно друг друга дополняющих фигурах – царя
Алексея Михайловича и протопопа Аввакума. Царь Алексей (род.
1629, царствовал с 1645 по 1676 г.) не был образованным человеком.
Писал он мало. Немногие его письма (частные письма, а не
политические памфлеты в эпистолярной форме) и наставление
сокольничим – вот и все, что от него дошло. Но этого достаточно,
чтобы он предстал перед нами как самый привлекательный из
русских монархов. Прозвище его было Тишайший. Некоторые
аспекты русского православия – не чисто духовные, а эстетические и